— Теперь он соревнуется со старшим квартирмейстером, — заметил Тайхман.
— Угомонись, Ганс. Не трогай меня. Я говорю о тебе, Ганс, да, именно о тебе. Я расскажу тебе, что ты за человек. Послушай меня, Эмиль. Правда в том, что у него есть что-то, чего нет у нас с тобой. Мы это утратили или никогда не имели — бесстрашие.
— Это верно, ты попал в точку, я заметил это еще в школе, — согласился Штолленберг.
— Я всегда говорил, что я — великий психолог. Это большая редкость в наши дни, я имею в виду — бесстрашие. Им обладают только киногерои. А замечательнее всего то, что он кое-что знает. Он вовсе не невежда — ни в коем случае; в нем есть несколько капель яда, этого нежного, медленного, смертельного яда, который называется разумом. Но только несколько капель. Кран закрыли вовремя, и его крупное, атлетическое тело легко переварит этот яд; оно прорвется…
— Ты говорил про концерты, — перебил его Тайхман.
— …и благодаря своему бесстрашию он не боится наказания. И еще одна вещь — он очень чувственный человек, ты только посмотри на его губы. Он просто излучает чувственность, он от нее лопается, и женщины это ощущают за километр, а потому он всегда будет любить жизнь, даже если она обойдется с ним очень круто.
— Я бы постыдился так напиваться, — попробовал урезонить его Тайхман.
— Видишь, Эмиль? Он вспомнил о морали, потому что я заглянул в его нутро. — Хейне на секунду задумался и как бы про себя пробормотал: — А дело в том, что я самый умный из всех вас, и поэтому самый слабый. — Он пробубнил еще что-то, но никто не разобрал, что именно. Но Хейне взял себя в руки и обратился к Штолленбергу:
— Так вот, насчет концертов. Жил-был великий человек, и был этот великий человек художником. Но, услышав одну из бетховенских симфоний, поймите меня правильно, когда упоение иссякло, — он пошел и повесился.
— В самом деле?
— Это факт, Эмиль.
«Возможно, он чувствует свое ничтожество перед лицом смерти, — подумал Тайхман, пока еще был способен думать. — Как бы то ни было, парень, видимо, разбирается в музыке…»
Шесть кораблей флотилии стояли возле угольного пирса в Бресте. В это время поступило сообщение, что немецкий самолет бомбил британскую подлодку в районе Бреста; субмарина ушла на глубину, но оставила нефтяной след; флотилии было приказано выйти в море и найти ее.
Углем загрузили только два корабля — «Альбатрос» и номер 3, остальные все еще стояли под погрузкой. Командующий флотилией приказал «Альбатросу» и номеру 3 сниматься с якоря. Свой вымпел он поднял на «Альбатросе».
В 11:00 корабли на полном ходу вышли из Бреста. Через полтора часа они достигли нефтяного следа, который шел на север. Корабли, держась по обе стороны от него, двинулись в том же направлении. Глубинные бомбы на корме были приведены в боевую готовность.