Потом Тайхман слишком устал, чтобы оглядываться. Он смотрел в направлении солнца, и порой ему казалось, что он видит берег. Но обманчивая картина исчезала; это были всего лишь блики. Солнце светило прямо на него, и сухой жар опалял его тело.
— Я испекусь на этом солнце, — бормотал он себе под нос.
От жары его руки и ноги стали тяжелыми и неповоротливыми. Они уже не болели так сильно; ему казалось, что у него просто-напросто не было ног. Его охватила теплая дремота — монотонный звук мотора убаюкивал, словно снотворное.
«Кажется, я пьян», — подумал он с удовольствием. Его глаза закрылись…
— Я должен продержаться, — услышал он собственный шепот. Взглянул на солнце, а затем увидел бесконечную поверхность воды, сверкавшую серебром. В его глазах поплыли круги; и он перевел взгляд на Вегенера. Зрелище было неутешительным. Командир без движения, скрючившись лежал на дне лодки. Руки его были бурого цвета от засохшей крови.
Крыса вновь принялась за работу. Она ожесточенно грызла его внутренности, разгоняя усталость, и от боли он громко кричал. Он чувствовал, как из раны на животе вытекает кровь. Он видел, как она скапливается на расстегнутом клапане его брюк, и удивлялся, как много у него крови.
Затем пришла жажда. Он знал, что ему нельзя пить морскую воду. Но жажда была непреодолима. У него уже не было воли противостоять ей — он слишком ослаб. Он чуть было не сошел с ума, разрываясь между желанием выпить морской воды и стремлением удержаться от этого. Он чувствовал, как два жернова трутся, круша его между собой. Остатки сил ушли на борьбу с болью. Он был измотан и беззащитен, и его охватила апатия. Он почувствовал, как по его телу прошли судороги. Капельки пота выступили на лбу и, собравшись в крупные капли, упали на брови. Остановленные ими, они продолжали накапливаться и стали заливать глаза. Соленый пот вызвал резкое жжение. Целую вечность он решал, вытереть пот или нет.
Руки Тайхмана, державшие румпель, начали дрожать. Сцепив зубы, он пытался держать голову прямо, чтобы не провалиться в сон. И тут вновь почувствовал непреодолимую жажду. Внутри все горело. Перед глазами поплыли круги, и он прикрыл веки.
Кто-то внутри него твердил: «Ты должен продержаться».
Он открыл глаза, и тут боль снова взяла его в тиски. Он хотел закричать, но горло было забито слизью. Он потер языком иссохшее небо. Во рту было абсолютно сухо, а губы напоминали грубый напильник. Боль разливалась по всему телу. Когда она становилась невыносимой, он издавал яростный, полный отчаяния вопль; все остальное время просто стонал, не выпуская из рук румпель.