— Великолепно, друг мой! Да, чтобы придумать такой заголовок, нужно образование. Могу я его использовать?
— Используйте на здоровье.
— Отлично. Я подарю тебе один экземпляр и подпишу его собственной рукой. Книга будет называться «Врач на перепутье, или Основания разума в эпоху глупости. Философский роман Эрнста Эша».
— Скажите, а откуда этот врач узнал, что один из раненых — католик, другой — протестант, а третий — атеист?
— Э-э… я об этом как-то не подумал. Но… их привезли в сознании. Он выясняет это, заполняя их карточки.
— По-вашему, тяжелораненый солдат скажет врачу, что он атеист?
— Почему бы и нет?
— А вы когда-нибудь были тяжелораненым?
— Я? Нет. Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Нет, не имеет.
«Дорогой Тайхман, меня навестили ваши друзья Хейне и Штолленберг и рассказали мне о вашем состоянии. Я рад, что вы более или менее оправились от ран, и надеюсь, что скоро будете совсем здоровы. Я тоже здоров, за исключением того, что в будущем мне придется диктовать все, что я захочу написать, моей жене (по крайней мере, люди, с которыми я переписываюсь, смогут теперь прочитать мои письма). Когда вас выпишут из госпиталя, возможно, пошлют во Фленсбург. Пожалуйста, по пути туда посетите Берлин и навестите меня; мы с женой будем очень рады вас видеть. Желаю вам скорее поправиться и с дружеским приветом — ваш Вегенер».
Тайхман долго ломал голову, стоит ли ему отвечать на письмо. В конце концов он решил, что это не к спеху.
Кёхлера выписали — его кровать стояла пустая. Время от времени приходили письма от Штолленберга и Хейне.
Они какое-то время торчали в Гамбурге, а потом получили приказ отправляться в Бремерхафен, где формировалась новая флотилия. Они писали, что в январе получат официальное направление в Морскую академию.
Однажды Тайхмана посетил Бюлов. Его вкатили в палату на инвалидном кресле, ноги Бюлова были ампутированы выше колен. Друзья играли в шахматы. Тайхман обычно поддавался ему, поскольку Бюлову это доставляло удовольствие — возможно, это было единственное удовольствие, которое ему осталось. Чтобы расслабиться, они перекинулись в картишки, после чего Бюлова отвезли в его комнату.
Когда Тайхману разрешили вставать, он был настолько слаб, что еле добрался до умывальни. Через два дня он сумел доковылять до комнаты с солнечной лампой, где он должен был появляться три раза в неделю. Когда Тайхман окреп настолько, что мог гулять, он вывез Бюлова в сад.
Сад навевал тоску. Стояла поздняя осень, сад был запущенным и голым и не смог отвлечь Бюлова от грустных мыслей. Говорил все время один Тайхман, и ему показалось очень трудным поддерживать разговор. Они немного поспорили о том, что это за серый домик, из трубы которого время от времени шел дым. Бюлов утверждал, что здесь сжигают умерших и его ноги тоже сгорели здесь. Тайхман так и не сумел переубедить его. Других тем для разговора у них не нашлось. «Может быть, — подумал Тайхман, — он воспрянет духом, когда вернется домой к родным».