— Есть, господин капитан-лейтенант.
Но отвести взгляд от адской картины было невозможно. Отсветы пожаров освещали небо; полотнища света колыхались за спиной, словно большие белые паруса. Запах смерти полз над водой, словно отвратительное чудовище. В ушах подводников звучали вопли горящих моряков. Языки огня, потрескивая, вздымались в небо, где бледные призраки звезд дрожали от ледяного холода, несмотря на бушующее под ними пламя. Внутри лодки люди ликовали. Моряки на мостике слышали их радостные крики; они знали, что вскоре немецкое радио, прервав трансляцию звуками фанфар Листа, передаст специальное сообщение о том, что немецкие подводники пустили на дно такой-то тоннаж водоизмещения.
Водоизмещение — именно этого слова не хватало для завершения этой адской картины.
Тайхман смотрел в воду и следил глазами за буруном, кипевшим за бортом лодки. Он снял одну перчатку и положил руку на комингс мостика, но железо было слишком холодным, и он испугался, что кожа прилипнет к нему. Теперь ему тоже стало холодно, и неожиданно его охватил гнев. Он не знал, на кого сердился и откуда пришел этот гнев. Холодная, невыразимая ярость пылала в его душе; она разбередила все раны, которые, как ему казалось, успели затянуться за четыре года войны. Эти раны кровоточили, разрывая ему душу.
Когда же ярость утихла, он почувствовал себя опустошенным и одиноким, как будто остался один-одинешенек на берегу этого огненного моря, которое сам же и поджег.
Чувство одиночества было куда хуже страха смерти — это был конец всему. Внизу, в лодке, буянили их товарищи.
— Это ужасно, — услышал он шепот Штолленберга.
Он подошел к Тайхману и прошептал ему эти слова на ухо; чувство одиночества исчезло. Осталась только тупая, гнетущая тоска, от которой он почувствовал себя измотанным и равнодушным. «Мы имеем право отправлять врагов в ад, — убеждал он себя. — Эти парни на дне уже ничего не видят и не слышат». Но тоска не проходила.
— Вижу, вы их хорошенько поджарили.
Тайхман обернулся и увидел, что из люка боевой рубки высунулась голова. За головой появились плечи, и вскоре уже на мостике стоял Тиммлер.
— Ужасное зрелище, правда?
Время от времени до их ушей долетали крики — странно протяжные, словно свисток паровоза, у которого вышел весь пар.
— Не надо жалеть их, господа; не забудьте, что из-за этих пиратов в прошлой войне погибали от голода наши женщины и дети…
— Заткни пасть, — перебил его старпом, забыв о своей обычной вежливости.
— Но ведь я говорю правду. Англичане первыми стали воевать с мирным населением…