«Зачем мать написала про Шурку? Просто пришлось к слову?.. Интересно, а как назвали? Что ж мать не сказала? А оно мне надо?..»
Булькнуло в кружку — отлегло на время.
Появились в комендатуре журналисты. Стал Иван к ним приглядываться. Не тот он человек, чтобы, как Витек вон, «в десна жахаться» с первым встречным-поперечным.
Длинные оба — шпалы. Оператор — чудик. Иван вспомнил Прянишкина, как тот птичек с пулями попутал. Дураковатый этот Пестиков. Корреспондентишко не простой, как кажется. Слишком уж правильно говорит, трет за жизнь — умно трет. Не то, что Витек, дурачина-простофиля. Или Каргулов взводный… тот бы и рад поговорить умно, да слов не хватает — повышибало из башки пятью-то контузиями.
Гладко корреспондентик стеллит. Но прислушивался Иван.
Среди двоих всегда один слушатель, другой рассказчик.
Ведь в поезде, ростовской плацкарте, нашел тот попутчик Ивана, вывалил ему. А оно надо было Ивану? Своего грести — не раскидать до веку. Теперь вот вспоминай: Болконский князь, Мальтус какой-то, война есть благо… Перпетумы… Дурь это все, к чертям собачьим! Кто его, Ивана, выслушает, разложит по полочкам, порядок наведет в душе? Проблевался он в холодной, и полегчало ему. Да где же найти такого, кто добровольно станет копаться в душевной его блевотине?
Сидел Иван у телевизора, новости смотрел. И думал: правильные репортажи корреспондентик снимает, не то чтобы сильно правильные, но цепляет. Не просто убили, взорвали, а так — чтоб задумался народ: чтоб без закуси глотнули, без малосола. Только в него Ивана больше не лезет. Неожиданно мысль родилась, чтобы сойтись с длинным этим. О себе Иван заболел — лекарь ему нужен стал. Не Ксюха, комендантская медичка, не промедолы обезболивающие, а такой лекарь — чтоб рванье на душе зашил, приштопал ровненько. Да все случай не приходил.
Пропадали корреспонденты, через неделю другую появлялись снова. Шепелявит Пестиков: усядется на башне — торчит между коленок ствол пулемета. Гогочут саперы. Ухмыляются офицеры. Комендант Колмогоров вид делает, будто не замечает. Репортажи идут, комендатура в центре внимания. Но хитро работали корреспонденты: фамилии меняли, про коменданта вообще не упоминали. «Комендатура. Какая? Да военная — без номеров, без названия. В городе где-то, но ближе к центру».
Не подкопаешься.
«Кто разрешил, такие сякие? — спросят начальствующие службы. — Почему без пресслужбы?» — «Да бес их разберет. Лезут эти писаки в самую дырку».
Нравится — пусть лезут.
В октябре четвертого числа после маршрута выпил Иван разбавленного спирта и завалился на бок. «Доставучий все-таки этот корреспондентик. Кто писал? Да я знаю, кто писал? Тут как Грозный взяли много чего малевали на стенах. Тешился народ. Наших, комендантских, такой шнягой не возьмешь. Закостенелый народ. Только с литру и глушит», — подумал. И задремал. Приснился ему Десятый. Снова строй, и Десятый этот корчится на земле под ногами, говорит ему какие-то слова, — но слова вытягиваются в бесконечный стон и не понять ничего. Трясет Ивана, земля дрожит под ногами…