Мы смотрим на них — ножи, цепи, палки, были бы пистолеты, они их давно бы вынули. Тогда мы с моим клиентом смотрим друг на друга. Нам не надо слов, и так поняли.
Он выхватывает из подмышки пистолет, я — из сумочки. Он стреляет быстро-быстро и точно. Раз, два, три. Я тоже стреляю и тоже точно. Тоже три раза.
Только он укладывает троих, я — одного. Чувствуется, у него это не впервые. Он быстро подбегает к ним, убеждается, что со всеми четырьмя покончено, делает мне прощальный знак рукой и исчезает в ночи.
Я еще некоторое время стою неподвижно, потом подхожу к «моему» и смотрю на него.
Он, наверное, самый молодой из них — не больше семнадцати. А сейчас, когда он вот так лежит на спине, раскинув руки, словно загорает на пляже, и удивленно смотрит в звездное небо, так вообще выглядит мальчиком. Чистое лицо, ни морщин, ни царапин, ни шрамов, большие светлые глаза, длинные ресницы, удивленный взгляд.
Вот этот взгляд мне больше всего и запомнился.
Чему он удивляется: что в него стреляли, что его не испугались — двое, да к тому же одна женщина, против четверых, что не выполнили их приказа?
Или что можно умереть от пули в семнадцать лет? На грязном ночном пустыре? Ничего не повидав, ничего не успев?
Я спрятала пистолет в сумочку и ушла.
Реакция пришла потом — тихая такая истерика, дрожь, судорожные рыдания, бормотала чего-то, сама не помню, чего. Это когда я уже рассказывала Рокко обо всем.
Истерику мою он быстро прекратил — надавал пощечин, принес воды. Я успокоилась.
Он снова и снова допрашивал меня, выяснял подробности. Потом озабоченно сказал:
— Выследили. Хорошо, если сами молокососы, они больше не придут. А вот если их подослали, если они только исполнители…
— Но ты понимаешь, — говорю тихо, — что мы их убили, четверых, они же мальчишки.
Он только досадливо поморщился.
— Ну, и правильно сделали. Не велика потеря. Да, жаль меня не было. Я б одного в живых оставил, уж он бы мне все выложил (посмотрели бы вы в этот момент, какие у Рокко были глаза — да ему бы любой все выложил!). Но пустырь закрываем. Вообще весь этот район… Там больше коммерцией заниматься нельзя.
«Нельзя заниматься коммерцией»! Вот так я убила человека.
Ну, а теперь об этом деле.
Это было великолепное дело! Все-таки, Рокко — голова, даже две, три. Потому что трудно, имея лишь одну голову, так все обдумывать, предусматривать, предвидеть. С такой головой ему не контрабандой заниматься, а руководить крупнейшей промышленной корпорацией или банком. Быть президентом, генеральным директором — вот кем ему быть!
Впрочем, большой разницы нет. Ну, какая разница между какой-нибудь большой компанией и преступным синдикатом? Да никакой. И там и там идет грабеж, только в первом случае с тайным нарушением закона, а во втором — с явным.