Думаю, что средства, которыми располагает наша милиция, наиболее эффективны. Я даже позволю себе утверждать большее — они неотразимы.
Уж поверьте мне на слово.
Поэтому я пропущу рассказ о тех немногих секундах, которые нам потребовались, чтобы проникнуть в самолет, и скажу только, что мы оказались внутри.
Глава IX. НЕ ЛЮДИ, А ЧЕРТИ!
Я, Джон Леруа, бывший агент отдела по борьбе с воздушными террористами, ныне сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиками, красавец, атлет, любимец женщин, я многое повидал в жизни.
Я бывал в разных интересных странах и городах. А какие у меня были романы!
И какая есть квартирка, и какой должен быть загородный домик, и какие машины!
И все это я бы отдал, согласился превратиться в того дряхлого америкашку с бельмом, сухой рукой и хромого, что сидит в последнем ряду, лишь бы не пережить того, что я пережил в эту ночь.
Не понимаю, как меня не хватил удар, инсульт, инфаркт, паралич, что там еще бывает… Я даже не представлял, что один человек может испытать столько страха, отчаяния, волнений и остаться в живых. Надо сходить в медицинский институт и продать им мое сердце после смерти. Пусть заспиртуют и выставят в каком-нибудь музее — самое крепкое сердце за всю историю человечества!
Вы знаете, у нас в отделе работал один парень. Он был шизофреником. Не удивляйтесь — у нас в полиции много шизофреников. Они потому туда и идут. Или такими становятся. Ну, какой нормальный человек пойдет работать в полицию, если приходится переживать то, что я пережил в эту ночь?
Я, конечно, тоже рано или поздно стану психопатом.
Есть такая научная теория, что все преступники — люди психически не совсем полноценные, во всяком случае с отклонениями от нормы. Не знаю — те, кого я встречал, очень даже нормальные и прекрасно знают, чего хотят. А вот полицейских у нас с приветом — встречал очень часто.
К чему это я? Ах да, тот парень из нашего отдела. Сначала никто ничего не замечал. А потом он стал очень мрачным, молчаливым, словно застывшим. Как-то, когда мы шли по улице, показал мне на высоченный дом и совершенно спокойно заметил: «Вон с той крыши я брошусь». Другой раз приоткрыл чемоданчик, который нес в руке (а там ничего нет, кроме веревки) и шепчет: «Это я чтобы повеситься, все время не выберу».
В конце концов он-таки застрелился.
Но что я хочу сказать. Однажды я спросил у него:
— Ну, что ты такой мрачный, все о самоубийстве говоришь? Зачем тебе самоубийством кончать, что ты, плохо живешь?
— Очень плохо, ты не понимаешь, — говорит.
— Ну, чем плохо, — допытываюсь, — что ты чувствуешь?