Их глаза оказались на расстоянии дюйма друг от друга: она стояла, он сидел. Его ладони охватили ее лицо, он потянул ее вниз, к себе, поцеловал в одну, потом в другую щеку. На его лице появилась знакомая кривоватая яростно-чувственная улыбка, и ее обдало жаром. Всего один его взгляд – и она была готова.
– Гриффин, – возразила было Гвин, качая головой, но наперекор себе улыбаясь. – Тебе следует рассказать мне о своем путешествии.
– Мне следует уложить тебя в постель.
Она ответила смехом:
– Гриффин!
– Гвин!
– Право же…
Он схватил ее за руку:
– Право же… Я не хочу ждать. Мое путешествие прошло удачно. Я… – На мгновение Гриффин запнулся, слова не шли с языка. – Я нашел арфы твоей матери. И вот я снова дома, изголодавшийся по тебе.
Она подняла брови:
– Неужели ты помчался в Ипсайл за ними? И только за этим?
В голосе ее он различил поддразнивание. Его пальцы неловко сжали ее пальчики.
– Что ты хочешь сказать?
Ее улыбка поблекла.
– Ничего, Гриффин. Это была шутка.
Его рука расслабилась.
– Прошу прощения. Я устал. Было жарко, и езда была долгой. Но правда в одном: я не думал ни о чем, кроме тебя.
Марк сидел в своем саду на низенькой скамейке, окруженный зарослями целебных трав, и строгал дерево. Мята удалась хорошо и выросла высокой, но лук, похоже, сильно пострадал от какого-то вредителя. Так и должно было случиться. Это было одним из циклов жизни.
Он срезал еще один тонкий слой древесины. То, что предложила ему Гвин, было слишком хорошо, чтобы упустить это. Слишком лакомый кусок, если бы он сделал, как она говорит.
Снова приехать в «Гнездо» и уехать, прихватив с собой больного обездоленного принца? И что потом? Придется ли ему поддерживать Эсташа в седле, а потом избавиться от него, прежде чем появятся солдаты Генриха фиц Эмпресса? Пока Гриффин Соваж будет нежиться со своей Гвиневрой?
Гвинни красива, забавна и умна, но далеко не так востра, чтобы заниматься подобными дел’Ами. Год назад она сбежала от него, теперь же явилась прямо в его замок со склоненной головой и мольбой о помощи. Конечно, он оказал бы ей помощь, если бы речь шла о ее жизни и она бы призывала его в отчаянии. Он ни в чем не мог отказать Гвиневре.
Она могла бы попросить его поддержать Стефана, или Генриха, или мусульманского вождя Шур-аль-Дина, который готов был сокрушить крестоносцев за морями. Он сделал бы все. Политика не имела значения. Значение имела Гвиневра – ее несокрушимая твердость, ее роскошное тело, ее острый ум. Марк умел распознать сокровище, когда оно оказывалось в поле зрения, а все, чего он желал, находилось в «Гнезде».