Внимание Гвин привлекли не его слова, а улыбка. Таившаяся в уголках его рта, она намекала на то, что он не лишен чувства юмора, и красила его.
Лунный свет играл на коротко подстриженных темных волосах, когда они на мгновение выезжали из-под покрова деревьев. Лицо его застывало в напряжении и становилось жестким, но это напряжение не могло скрыть благородства черт, свидетельствовавших о высоком происхождении. Только шрам от виска до подбородка пятнал это безупречно красивое лицо да отросшая за день темная щетина.
Она поспешила отвести от него глаза.
После этого остальная часть их путешествия изгладилась из ее памяти.
Он никогда не встречал подобных ей и был совершенно не готов к такой встрече.
Но, Господи помилуй, он ведь не ребенок. В двадцать шесть лет – после восемнадцати лет, проведенных в изгнании, постоянно играющий со смертью, – он был эмиссаром своего короля. И то, что он делал ради исполнения долга, было, вне всякого сомнения, более вызывающим, чем спасение заблудшей сироты, какой красивой бы она ни была.
И все же здесь, в седле, она отвлекала его.
А прежде никто и ничто не могло заставить его свернуть с избранного пути.
Внезапно до его сознания дошел смысл ее слов:
– …и я не могла ни о чем думать, когда увидела людей Марка. Я поняла только одно – что обречена.
Он посмотрел сверху вниз на ее темную взлохмаченную голову.
– Непохоже, мистрис, что вы потеряли всякую надежду, если судить по тому, как вы стояли одна посреди дороги и приказывали им следовать своим путем.
– Я была разгневана, – пояснила она. – Тут все смешалось – и бравада, и гнев. Но я уже знала, что погибла. Была в этом более чем уверена. И тут появились вы и спасли меня.
– Гвиневра, будет лучше, если вы не станете считать меня спасителем. – Он уставился на кончики ушей Нуара и старался дышать ровно и размеренно.
Внезапно давление ее тела изменилось, и это вынудило его опустить глаза. Она склонилась вперед и обхватила ладонями лоб. Он заставил Нуара остановиться.
– У вас болит голова?
– Только когда я делаю вдох, – прошептала она.
Он перекинул ногу через круп лошади и спрыгнул, потом принялся копаться в одной из седельных сумок.
И темное пространство под опущенной головой Гвин вдруг заполнилось острым ароматом, когда он поднес фляжку к ее лицу.
– Да хранят меня все святые, рыцарь, – пожаловалась она, поднимая голову. – Ради Бога, что это?
Он поднял брови.
– Это лекарство, и будет правильнее называть его именно так, а не так, как называют другие.
Бросив на него подозрительный взгляд искоса, она снова пошевелилась: