Нет, уж дон Алонсо, пора что-то решать, думала я, исподтишка наблюдая, как он то улыбался, то задумчиво хмурил брови во время нашего разговора. До порта святой Женевьевы уже рукой подать, а вы все ускользаете от меня и дуетесь. К тому же меня мучил один вопрос с тех пор как я впервые подумала о том, что хочу остаться его женой — дон Алонсо еще ни разу не прикасался ко мне, если не считать той далекой истории с оплеухой, воспоминания о которой в моей памяти по прошествии стольких лет сохранились очень смутные.
В одном я должна быть благодарна графине Аурелии: она подала пример того, как мне, наверное, уже давно следовало поступить. И я сделаю это сегодня же вечером, решила я. Пока кому-нибудь еще не пришла в голову мысль покуситься на моего, пусть и формального, супруга.
На очередном постоялом дворе, к счастью, оказалось немного путников, и можно было рассчитывать на спокойный отдых. Я выждала, пока стихли голоса внизу, в зале, и шаги постояльцев вверх по лестнице. Потом накинула на себя плащ, и легко пробежав по коридору, постучалась в комнату дона Алонсо. Открывшего дверь камердинера, прежде чем он успел опомниться, я выставила за дверь. Дон Алонсо стоял у изголовья постели с мечом в руках.
— Что случилось?
Я покачала головой. Ничего. Сейчас, разбуженный внезапной тревогой, он выглядел не столько хмурым, сколько уставшим. Мне впервые подумалось, что его обычное высокомерие, быть может, не что иное, как отпечаток вечной тревоги, ответственности за все и вся вокруг, которую он сам на себя возложил. Я подошла к нему.
— Родной мой, — ласково погладила его по щеке, легко и нежно коснулась губ поцелуем. Еще раз. Он ответил мне, рука обвила мою талию. Его губы целовали мое лицо и шею, спускаясь все ниже к расстегнутому вороту рубашки.
Внезапно он отстранился от меня, резко схватив за плечи, встряхнул:
— Вы с ума сошли. Уходите, немедленно.
Он подтащил меня к двери. Открыл ее. Сейчас все кончится так же нелепо, как обычно в наших отношениях, а утром он уже никогда не даст мне возможности сказать ему, что я его люблю, успела подумать я, когда он вдруг притянул меня к себе и с глухим стоном впился в мои губы.
Он целовал меня так, будто хотел отомстить за то, что теперь его давняя страсть вырвалась на свободу. Быть может, он был груб, или слишком нетерпелив, но мне это было приятно; отвечая ему ласками, я хотела, чтобы со мной он почувствовал себя так хорошо, как никогда ни с какой другой женщиной. Должно быть, он и сам не хотел быть со мной таким в тот первый раз, потому что потом, когда мы лежали в постели и приходили в себя, и всю последующую бурную ночь он был со мной страстным и нежным, каким я только могла мечтать.