— Красивая история, — неожиданно подал голос Шельм, сильнее кутаясь в свое одеяло. В сторону Ставраса он даже не смотрел. — Романтичная.
— Да, уж, романтика, — протянул Гиацинт. — Но, знаете, я не жалею. Нам хорошо вместе, а что еще нужно для счастья?
— Дракон, например, — предположил Шельм.
— Ну, не стану спорить, я бы с удовольствием возился с дракончиком, честно. Не для экспериментов, вы не подумайте, для души. Но раз не положено нам, то будем довольствоваться тем, что имеем. А имеем мы не так уж и мало, поверьте.
— Верим-верим, — легко капитулировал шут.
На том разговор и закончили.
А еще через три для и две ночи они уже поднимались в горы. Поначалу схожие лишь с лесистыми холмами, они к вершинам становились все нелюдимее, скалистее и опаснее. Передвигаться с лошадьми было тяжело, приходилось вести их за собой. Только Шелест мог бы похвастаться тем, что горы тоже были ему не помехой, остальным коням приходилось нелегко, впрочем, как и их ездокам. Но Ставрас точно знал, что прежде чем искать драконов, следует сходить к мертвым кладкам и выяснить, нет ли там следов, может, и правда, крали яйца именно оттуда, а он, за старостью лет, в одной из последних погибших кладок мертвое яйцо с еще живым перепутал. Туда и шли.
— Так, — останавливаясь возле небольшой расщелины в камнях, сверху надежно укрытой ветками разлапистой сосны, бросил лекарь. — Здесь заночуем, а завтра будем уже у мертвых яиц.
— Ну, наконец-то! — почти радостно возвестил Век.
Почти, потому что уже и ноги, и руки плохо слушались от усталости. Он стянул со своего коня поклажу, быстро, как только мог, расседлал его, и рухнул возле одного из огромных камней. Остальные последовали его примеру.
— Шельм, — обратился лекарь к шуту. — Вон в той стороне речка, сходи за водой.
— Угу, — бросил тот, подхватил котелок и фляги и потопал в указанном направлении.
Обещанная речка нашлась быстро, правда больше походила на небольшой ручеек, который при желании можно было бы легко перепрыгнуть. Это книзу подножия гор она, скорей всего, расширялась и превращалась в нечто полноводное, настоящую реку. Но они забрались слишком высоко, здесь ручеек еще не успел стать рекой, но был пронзительно прозрачен и чист.
Шельм склонился к нему и грустно улыбнулся своему отражению. Он вообще после отъезда из дома деда Михея все меньше подшучивал над всеми и вся, все больше думал и грустил. Грустил, потому что додуматься до чего-либо светлого, доброго и обнадеживающего не получалось. Как бы он ни старался, он не мог понять его. И пусть Ставрас изначально не был человеком, но в большинстве своем сейчас его реакции были куда больше человеческими, чем драконьими. Так почему же у них все так сложно? Шут недоумевал, отчего и злился и на себя, и на него. Злился, грустил и все чаще думал, что с ними будет потом, когда они все дружно возвратятся в столицу? Пока ничего утешительного в голову на этот счет не приходило. Поэтому он и попытался заранее оградить его от себя, в какой-то момент поймав себя на том, что стал зависим, что даже уснуть толком не может, если Ставраса нет рядом. Но ведь в Столице он снова вернется во дворец, а лекарь в свою Драконью Аптеку. Поэтому Шельм и решил резать по живому, пока не поздно. И не важно, что послужило тому виной: его собственная излишняя привязчивость к людям, которые сумели завоевать его симпатию, как было когда-то с Веровеком, или же сакраментальные последствия запечатления, на которые постоянно ссылался Ригулти.