(вернее —
хр-рр-рустальный), они бы наверняка сказали, качая головами:
Ну дает парень! У него точно крыша поехала. Крыша поехала. Тоже забавное выражение. Он вдруг пожалел, что рядом нет Сэла Мальоре. Они бы с Циклопом Сэлом классно провели время. Про делишки мафии потолковали бы. Про старых потаскух. Он словно воочию увидел, как они сидят с Мальоре в небольшом итальянском ristorante, едят спагетти и слушают музыку из «Крестного отца». И все в красках — роскошных и сочных. В них можно было окунуться и плескаться, словно в ванне с пеной.
— Хр-рр-рустальный, — смачно произнес он и ухмыльнулся. Странно, он сидел и грезил тут едва ли не целую вечность, а вот пепла на кончике сигареты не прибавилось. Он поразился. Затянулся еще разок.
— Барт?
Он поднял глаза и увидел Мэри. Она принесла тарелочку с канапе. Он улыбнулся.
— Присаживайся, Мэри. Это мне?
— Да. — Она протянула ему тарелочку. Бутербродик, намазанный чем-то розовым, был треугольной формы и совсем крохотный. С чем же он? Вдруг ему пришло в голову, что Мэри страшно испугалась бы, узнав, что он «наширялся», как выразилась бы Оливия. Могла бы «скорую помощь» вызвать, а то и полицию. Или еще черт знает кого. Нужно вести себя нормально, чтобы она не догадалась. Однако от одной этой мысли он вдруг почувствовал себя совсем странно.
— Я его позже съем, — возвестил он и опустил канапе в карман рубашки.
Глаза Мэри поползли на лоб.
— Барт, ты пьян?
— Немножко, — признал он. Он видел поры на ее лице. Прежде почему-то никогда их не замечал. Господи, сколько дырочек! Как будто Господь был пекарем, а лицо Мэри — пасхальной мацой. Он невольно хихикнул, а увидев, что Мэри нахмурилась, поспешил добавить: — Ты только никому не говори!
— Про что? — озадаченно спросила она.
— Про «дурь».
— Барт, что за околесицу ты несешь?
— Мне нужно в туалет, — объяснил он. — Я скоро вернусь.
Он ушел не оглядываясь, но спиной чувствовал ее взгляд.
Оборачиваться нельзя — возможно, тогда она не догадается. Ведь в этом лучшем из миров все возможно — даже хр-рр-рустальные лестницы. Он улыбнулся с нежностью. Слово это стало ему близким другом.
Путешествие в ванную каким-то образом превратилось для него в настоящую одиссею. Звуки вечеринки слились в невероятную какофонию, причем звук то усиливался, то исчезал, а потом, вновь возникая, приобретал стереофоническое звучание. Встречая знакомых, как ему казалось, людей, он лишь что-то бормотал себе под нос и, не желая вступать в разговор, указывал на свой лобок, улыбался и продолжал путь. Его провожали озадаченными взглядами. И почему не бывает вечеринок, где присутствуют одни незнакомцы? — огорченно спрашивал он себя.