Однако ночью, когда температура падала ниже двадцати, на западе багровела горькая ленточка заката, а на свинцовом небе холодно загорались тысячи звезд, он мог безмятежно следить за дорожными работами в полном одиночестве. Минуты и часы, которые он там проводил, приобрели для него особую важность — каким-то непонятным образом они словно перезаряжали его организм, помогали ему сохранять хотя бы частичную ясность ума. В эти минуты, что предшествовали его длительным ночным возлияниям, постепенному погружению в ступор, неизбежным поползновениям позвонить Мэри и путешествиям по стране Трагедиландии, он был самим собой, хладнокровным и трезвым. Вцепившись в холодное ограждение, он пялился на строительную площадку, пока пальцы его не немели, делаясь такими же бесчувственными, как сами рельсы, и становилось невозможным различить, где кончается его внутренний мир — мир живого человека — и где начинается мир машин, кранов и зрительских трибун. В такие минуты уже ни к чему было предаваться горестным, разъедающим душу воспоминаниям, а можно было оставаться самим собой. В такие минуты он ощущал, как его собственное горячее естество пульсирует в холодном безразличии ранней зимней ночи; он ощущал себя настоящей личностью, даже почти целостной.
Но сейчас, бешено мчась по автостраде, еще в сорока милях от трибун Уэстгейта, он вдруг заметил на обочине одинокую фигурку в куртке и черной вязаной кепочке. В руках у фигурки он разглядел (даже удивительно — при таком-то снегопаде!) плакат, на котором крупными буквами было выведено: ЛАС-ВЕГАС, а внизу четко и лаконично: ИНАЧЕ — КРЫШКА!
Он резко затормозил, чувствуя, как врезается в живот и грудь ремень безопасности, и поневоле возбуждаясь от резкого визга тормозов. Он остановился ярдах в двадцати от фигурки, которая, заткнув плакатик под мышку, бегом кинулась к нему. Что-то в движениях и очертаниях силуэта подсказывало ему: перед ним девушка.
Открыв дверцу, она впорхнула в машину.
— Уф, спасибочки!
— Не за что. — Кинув взгляд в зеркальце заднего вида, он тронулся с места, быстро набрав прежнюю скорость. Впереди вновь расстилалось бескрайнее асфальтовое полотно. — Далековато до Вегаса.
— Это точно. — Она улыбнулась дежурной улыбкой, предназначавшейся любому, кто бы сказал, что до Вегаса далековато, и стащила перчатки. — Не возражаете, если я закурю?
— Нет, пожалуйста.
Девушка достала пачку «Мальборо».
— Хотите?
— Нет, спасибо.
Она вставила в рот сигарету, вынула из кармана куртки коробок спичек, зажгла сигарету, глубоко затянулась, выдохнула облачко дыма, от которого ветровое стекло на мгновение затуманилось, спрятала «Мальборо» со спичками в карман, развязала синий шарфик и сказала: