Не сомневается полицай, хитрый жид сам придумал эту записку. Какой начальник станет защищать жида! Не маленький, знает: на настоящих документах печати с орлом, фашистские знаки и немецкие буквы. Сейчас покажет жиду, как шутки шутить.
Размахнулся, ударил кулаком по лицу:
— Сознавайся, хотел власть обмануть!
Зазвенело в ушах, болью накаляется страх, рвется из сердца незаслуженная обида:
— Документ выдан деятелем украинского правительства паном Тимчишиным. Прошу проверить.
— Получай проверку, получай! — орет полицай, кулаки-молоты обрушились на голову и грудь. Дразнит жид «украинским правительством»! Предупредило начальство, что слухи о нем распускают враги Германии, чтобы препятствовать немецкой победе. Не понял, почему украинское правительство препятствует победе, жид за это получит вдвойне.
У Краммера потемнело в глазах, за всю жизнь не испытывал такого унижения и такой боли. Теплая горечь переполнила рот, с нею выплюнул зуб. Снова кровь набежала, плюнуть бы негодяю в лицо — и конец всем мучениям. А дома, в двух кварталах, Наталка, Ганнуся. Надо терпеть. Исчезли дома, кровавая пелена застилает глаза, резь пронзила живот, дрожат ноги, не держат. Откуда-то слышится голос:
— Беги, жид, домой! Пан поручик идет, нет времени тобой заниматься.
Приближается полицейский офицер, может, пожаловаться, документ показать? Сумасшедший, разве еврей может жаловаться?! Полицай не прикончил — начальник убьет.
Пришел Краммер домой, Наталка ни о чем не расспрашивает. Уложила, обмыла, ранки и царапины смазала йодом. Плачет, обнимает, целует, как с маленьким ребенком беседует:
— Зачем выходил? Я же все приношу, кормлю, делаю что ни попросишь. Убьют тебя, останусь одна-одинешенька, хоть сама ложись в гроб.
Слушает Фалек, утихает боль, возрастает стыд и обида: стыд — за то, что терпел унижения, обида — на людей, не считающих его человеком. Ворвутся полицаи — узнает Наталка, какая судьба у жены еврея. Уже знает! Что ждет Наталку? Не польское время, когда живущую с евреем ждало только презрение, рядом бродит неизбежная гибель. Детей убивают, могут убить и Ганнусю. Надо расстаться, иного выхода нет. Пусть Наталка не видит его предсмертные и смертные муки, пусть растит доченьку. Где найти уголок? К вдове невозможно вернуться, и к Тимчишину идти ни к чему, уже узнал цену оуновской грамоты. Есть другие, многие годы дружили. Это было в дофашистское время, кто из них теперь окажется недругом? Только не Гринка, дружат с Коломыйской гимназии.
Всю ночь Наталка не сомкнула глаз, то компресс сменит Фалеку, то напоит чаем. Присядет, погладит волосы, поцелует, оросит слезой… Как его изуродовали! Губы вспухли, окружает кровавая корка, вместо носа и щек — темно-красные опухоли. Зайдут изверги, — что сможет сделать?