Располагалась она в ложбине между холмами, рядом с тем холмом, который они атаковали в первый день сражения. Они так и не продвинулись ни на метр с того дня, несмотря на многочисленные попытки. Оборачиваясь назад, они могли видеть позиции, с которых они пошли на первый штурм. Но это не имело никакого значения. Это была война на уничтожение, в ней все решали не пройденные метры, а количество уничтоженных солдат противника и его техники. В этом они преуспели. Противник, впрочем, тоже.
Если с местом была полная определенность, то со временем творилась какая-то чертовщина. Оно то неслось вскачь, то останавливалось и даже отпрыгивало назад. Юрген несколько раз испытывал ощущение того, что он уже ходил в эту атаку, что он прекрасно знает и это пулеметное гнездо, и этот бугорок, за которым можно укрыться, когда дуло пулемета, поворачиваясь, начнет настигать его своим огнем, он раз за разом вступал в рукопашную схватку с одним и тем же иваном в грязно-зеленой гимнастерке и сшибал его с ног ударом приклада своего автомата, потому что было слишком тесно, чтобы стрелять. И этот иван раз за разом волшебным образом оживал и уже сам шел в контратаку на их позиции, и падал, раскинув руки, прошитый очередью из автомата Юргена, не добежав каких-то пяти шагов до их траншеи, так что Юрген мог ясно разглядеть его лицо, одно и то же лицо.
Отсутствовали привычные вешки времени: завтрак-обед-ужин, подъем-отбой, сон-бодрствование. Ничего этого не было, кроме бодрствования, больше похожего на лихорадочный бред. Возможно, всходило и заходило солнце, но это мгновенно забывалось, потому что не влекло за собой смены дня и ночи. Ночью было светло как днем от осветительных ракет, днем было темно как ночью от черных клубов дыма. Ночью было жарко, как днем, от раскаленных дул автоматов и пулеметов, едва не плавящихся от беспрестанной стрельбы, а днем прошибал холодный пот при виде движущейся на тебя армады вражеских танков. Грохот орудий не стихал сутки напролет, и если вдруг наступала минута звенящей тишины, но это с равной вероятностью могло быть и днем, и ночью, и за этой страшной минутой с неотвратимой неизбежностью следовал час еще большей какофонии.
Так что все восемь дней сражения, с пятого по двенадцатое июля, слились у них в один день. Ведь день у обычного человека начинается, когда он открывает глаза, и заканчивается в тот момент, когда он засыпает в своей постели. А они все это время не спали. Во всяком случае, не ложились спать.
Этот кошмар начался той ночью, когда они похоронили Вайнхольда и всех остальных, погибших при первом штурме. Они уже высматривали себе места в полуразрушенных траншеях, где бы можно было прикорнуть до рассвета, когда иваны пошли в контратаку. Они, возможно, как раз и рассчитывали на то, что немцы спят, сломленные усталостью. Они не спали и были во всеоружии, они отбили эту контратаку, с небольшими потерями для себя и большими для иванов.