— Рад познакомиться, Пауль. А меня в детстве Юркой кликали, — сказал Юрген, вновь привыкая к русской речи.
И в этот момент раздался вой мин. Боги войны как будто нарочно сделали перерыв в обстреле, чтобы дать возможность двум противникам решить их спор в прямой мужской рукопашной схватке, но увидев, что дело кончилось ничьей и перемирием, вознамерились покарать отступников.
Юрген с Павлом бросились ничком на дно рва. Как капля ртути, сокращая поверхность, собирается в шар, так и они свернулись клубками, подтянув колени к животу и закрыв голову руками. И постепенно, незаметно для себя, неосознанно придвинулись друг к другу, сомкнулись спинами, прикрывая телом недавнего противника собственные тылы. Возможно, из-за этого Юрген ощутил чувство относительной безопасности, и оно помогло ему справиться с безотчетным страхом, впервые за время боевых действий. Он вдруг обрел спокойствие, фаталистическое спокойствие: чему быть, того не миновать, а глядишь, и обойдется, обстрел рано или поздно закончится, живы будем — не помрем! И убегая мыслью от грохота разрывов, он погрузился в воспоминания.
Das war kein seiner Krieg
Это была не его война. Не та война, в которой победить или погибнуть. Он не хотел никого побеждать. Тем более он не хотел умирать.
Он не был трусом. Ни в детстве, когда бросался с кручи вниз головой в воды самой большой реки Европы. Ни в юности, прошедшей в портовых городах, в самых бандитских районах, где рукопашные схватки между противоборствующими группировками были обычным делом. Там он никогда не прятался за чужие спины.
Он не был слабаком. Дело было даже не в накачанных мышцах, а в спокойной уверенности в своих силах, в том, что в схватке один на один он может одолеть любого противника, победить его если не силой — попадались ему противники и посильнее его, то — ловкостью, хитростью, выносливостью.
И он не был пацифистом. Да и как ему быть пацифистом, если отец его был военным и старший брат поступил в военное училище. Он боготворил и того, и другого и с детства старался подражать им во всем. Военная карьера ему была на роду написана, она не миновала бы его, как и война, и он с готовностью пошел бы на войну, потому что раньше всех других правил впитал главное: высшая обязанность мужчины — защищать свою родину от напавшего врага.
Вот только с родиной и, соответственно, с врагом вышла неувязка. Так получилось.
Родился Юрген на берегу Волги в селе Ивановка, что в семидесяти километрах севернее Саратова. Поселение это основал еще в конце восемнадцатого века немец по имени Иоганн, по нему оно и получило название Иоганндорф, это уж губернские власти перекрестили позже в Ивановку. Но Ивановка как была, так и осталась сплошь немецкой. С немецким языком в домах и на улицах, с протестантской кирхой, с немецкими чистотой и порядком. Что, впрочем, нисколько не мешало жителям села считать Россию своей родиной, и отнюдь не второй, а при поездках в город, да зачастую и в разговорах между собой, именовать себя на русский манер: Федор Иванович, Владимир Яковлевич, Павел Николаевич. Вот и Юргена с детства Юркой кликали.