— Они уснули слишком глубоким сном. Так обычно говорила мне матушка.
Он не погнал Констанс прочь, спросил лишь, не составит ли она ему компанию по дороге домой: он желал показать ей нечто. Это было исключено… однако же, осознав оскорбление, она не ощутила себя оскорбленной, ибо готова была пасть сколь угодно низко, лишь бы он вынес благоприятное решение. Охотно войдя в его поразительный дом, она была введена в Джозефов рабочий кабинет, ту самую комнату, где спала ныне при свече ее дочь.
— Вот они, ваши враги, — сказал он, предлагая взглянуть в глубь черного цилиндра микроскопа на узелки и нити. — Вот они, твари, крадущие жизни. Ваши братья и ваша сестра не уснули слишком глубоким сном.
Напротив, они, по всей вероятности, молились о подобном исходе. Бессонница, волглое от страдания чело, недуг самый жестокий и упорный, мучительный одинаково для больного и для родителя…
Весьма своеобразная лекция женщине, за коей он ухаживал. В заключение урока биологии Джозеф взял Констанс за руку. Там и тогда они весьма приблизились к взаимопониманию, будучи окружены лабораторными приборами и возрожденной памятью о крушении ее семьи: статный ученый разъясняет жестокосердие Природы, и его спутница ощущает не печаль, но лишь колючее тепло в пальцах и ланитах — и желает, чтобы кисть ее пребывала укутанной его рукой.
Она сознавала, что описания Джозефа педантичны, но не могла припомнить события, какими он их живописал. Самые определенные ее воспоминания (пусть и со всей определенностью фальшивые) пылали жизнью неопровержимо, как святые реликвии либо газетные репортажи: пожелание «спокойной ночи» здоровому и сильному старшему брату Альфреду, бдение у его кровати, проводы его в бездны сна, куда он падал все глубже, глубже, пока попросту во мгновение ока не побледнел, не окоченел и последнее видимое облачко пара не сбежало из растрескавшихся, почерневших губ. В свете степенного Джозефова наставления Констанс могла удостовериться в невозможности столь фантастического памятования: она была моложе Альфреда, никогда не укладывала его в постель, не провожала ко сну — и, разумеется, совсем не так души человеческие призываются к воздаянию. Должно быть, Констанс взирала на его тело, пепельное и хладное, во время погребения. Возможно, вот что стало одним из осколков, собранных ею в связный вымысел: на ноябрьском морозе она дышала паром за брата, ее губы пошли трещинками в сухом воздухе.
Когда Альфред умер, она была младше, нежели Ангелика сейчас; Альфреду суждено было уйти первым.
Альфред, Джордж, Джейн, папа, мама. Незримые нитеобразные твари прокрадываются в кровь и пожирают нас.