Он напряженно вглядывался в фигуры, двигающиеся внизу, стиснув зубы и затаив дыхание, между тем как сердце его с болью колотилось о ребра, и молился от всей души, чтобы галерейщик и его подручная прошли не обернувшись и не заметили бы этой странной парочки.
Но тут его тщедушное тело окатила волна облегчения и благодарности: Рэтч с Эрнестиной, едва выйдя из лимузина, решительно направились прямо к парадной двери его дома и уверенно поднялись по стертым ступеням, не обменявшись ни словом со спешащими к ним матушкой и сынком Фенджи и даже искоса на них не взглянув.
Раздался звонок, и Барстоу вихрем пронесся через всю мастерскую, чтобы нажать на кнопку, отпирающую нижнюю дверь. Через переговорное устройство он прокричал гостям, где находится лифт и как им пользоваться, а затем поспешил к входной двери и распахнул ее настежь.
Он замер на лестничной площадке, потирая руки и с торжеством вслушиваясь в скрипы и стоны старинного лифта, ползущего вверх через пять этажей, а потом рванулся вперед, чтобы открыть решетчатую дверь в тот самый момент, когда лифт остановится.
Рэтч величаво ступил на лестничную площадку, сопровождаемый Эрнестиной, и сверху вниз взглянул на Барстоу своими голубыми, навыкате, глазами.
— Да уж, дружище… — протянул он таким знакомым гулким басом. — Когда ты сказал, что переехал из Манхэттена на окраину, я даже не думал, что ты имеешь в виду такую окраину!
— До тебя теперь столько же ехать, как до Гэмптонов, — терпеть не могу туда таскаться! — заявила из-за спины своего босса Эрнестина.
— Я сперва и сам был не в восторге от этого переезда: очень уж тут до всего далеко, — виновато признался Барстоу, — но потом попривык, научился видеть здешние места по-новому и в конце концов понял, что они меня по-настоящему вдохновляют!
— А вот это уже интереснее, — пробормотал Рэтч. — И вообще, Эрнестина, разве можно упрекать беднягу Барстоу за то, что он поселился в таком захолустье? Жилье теперь стоит так дорого, что большинству художников — за исключением разве что совсем уже баснословно популярных — приходится ютиться в каких-нибудь богом забытых трущобах вроде здешних.
И он бросил со своей высоты милостивый взгляд на Барстоу, а затем наклонился и крепко, хозяйским жестом сжал его узкие плечи ручищами, облаченными в перчатки.
— Но не будем об этом, не правда ли? Я нутром чую: то, что мы сейчас увидим, с лихвой искупит все тяготы долгого пути!
И с горделивой плавностью он стал увеличивать угол наклона своего тела, пока его широкая розовая физиономия едва не коснулась лица Барстоу. Галерейщик уставился на художника со странным выражением, в котором сочетались лукавство и любовь.