Один из них опрометью бросился исполнять приказание.
Фон-Хаден тотчас явился на зов; он всю ночь проводил без сна в соседней комнате, ожидая предсказанного им рокового исхода.
— Царь зовет! — коротко и сухо отрезала царевна доктору, когда он явился у постели царя Феодора.
Фон-Хаден поклонился царевне и нагнулся над изголовьем умирающего.
— Пить! Пить!.. Промо-чи-ить горло… О-о! — шептал, среди стонов, царь.
Данило подал ему питье в кубке, стоявшем в подстолье — подал, предварительно отхлебнув из кубка.
— А-ах! — вздохнул царь, отнимая уста от кубка. — Ах, Данила, ты один… честный… человек… около меня… Один! А тот… Яган!.. О-он, проклятый! Он послушал Софьи — их послу шал, тех… что гибели моей хотели… из-за своей… корысти… И они, тоже… будь они…
Он не договорил, голова его бессильно склонилась на бок, глаза померкли, уста еще мгновенье шевелились беззвучно и как бы замерли.
Доктор поднялся от изголовья умирающего и почти тотчас встретился с глазами Софьи, которая все слышала… Он невольно вздрогнул от того взгляда глубочайшей ненависти, которым она его обожгла — взгляда ядовитого, беспощадного, подавляющего своею мрачностью.
— Долго ли ему мучиться? — сухо и резко спросила она у фон-Хадена.
— Трудно сказать, государыня-царевна! — Но не более нескольких часов…
— Легко сказать! Вот тут-то показать бы науку свою, да сократить бы муки…
— Есть на это много средств у нас в распоряжении, государыня, но…
— Но что же?
— Но мы не смеем их употреблять, потому что медицина — врачебная наука всегда надеется на силы природы и до конца уповает на Бога.
Царевна поняла нравоучение и молча опустилась в свое кресло, между тем как доктор Данило отвешивал ей большой поклон и удалялся из опочивальни.
Но мысль царевны не унималась и все работала в том же направлении, и все дышало в ней бессильной злобой и разочарованием.
О! Вот кому бы я с наслаждением подписала смертный приговор! Вот кого бы я не пощадила!.. Этого кудесника противного, который так в душу влезть сумел к брату-царю… который и теперь еще владеет его душою! О! — думала она, судорожным движением ломая пальцы рук, унизанных перстнями.
Ковер, приподнятый чьею-то смелою рукой, откинулся на дверях опочивальни, и стольники с почтительным поклоном расступились перед князем Василием Голицыным, который властно вошел и направился прямо к креслу Софьи у постели царя.
— Князья и бояре собираются уже на площадке теремного дворца, — шепнул он Софье Алексеевне. — Все ждут соборованья царя… Князь Борис всем руководит, и с вечера уж на Москве… У патриарха половину ночи совещались… Народ скопляется повсюду — в Кремле и около Кремля…