Арнаутов на какую-то секунду представил себя там, за окном, беспомощно барахтающимся в снегу, и зябко поежился. Он плотно задернул шторы, будто отгораживаясь от бурана, и снова сел, опустив руки между колен.
— Ну? Ты долго убиваться-то будешь? — спросила жена. Она все это время стояла в дверях и терпеливо ждала, пока он взглянет на нее. Старик вскинул клочковатые брови, и на мгновение под ними сверкнули, маленькие синие глазки.
— Ну? — снова сказала она. — Ничего же не случилось! Не случилось ведь!
— Может, случилось, а может, и нет, — голос у Арнаутова был низкий, со слабой хрипотцой.
— Нельзя же быть такой тряпкой! Нельзя ведь!
— Хх, — усмехнулся Арнаутов. — Когда-то надо ею стать, тряпкой-то... У меня это получилось сегодня.
— Перестань. Это от погоды. Буран, упало давление... у тебя уже было такое.
Арнаутов с усилием поднял голову, вскинул брови, и где-то там, в глубине, она опять увидела его глаза.
— Каждый раз это бывает по-разному... Раньше я бесился, бежал куда-то... А теперь прошло...
— Может, ты просто устал? — Жена пыталась если не успокоить, то хоть как-то расшевелить его.
— Возможно, — протянул он безразлично. — Мне уже не хочется...
— Чего не хочется?
— Все зависит от того, как повезет, а остальное... — он махнул рукой, — остальное так...
— Брось говорить глупости. Возьми себя в руки.
— Я возьму или меня возьмут... Так ли уж это важно теперь... Главное, что я буду в руках.
— Да можешь ли ты сказать наконец, что произошло?! — Жена подошла к нему и села рядом.
— Мне лучше уехать. Хоть на неделю.
— Куда?! Ты смотри, что делается на дворе!
— Вот и хорошо, — сказал он спокойно.
— Что хорошо? Что же тут хорошего?! Раздевайся и ложись. Никуда я тебя не пущу. Тебе нужно выспаться. А утром поговорим.
— Хх, утром... Нет, — проговорил он тихо, и она сразу поняла, что в этом негромком, протяжном «нет» завязнут все ее доводы и уговоры. Он уже произнес слово «уехать», и теперь его не остановить. — Нет, — повторил он громче и тверже.
Жена сидела растерянная и подавленная, с пустыми глазами, постепенно набухавшими слезами. Руки бессильно лежали на подоле, между некрасиво расставленными ногами. Она опустила голову, и ее лицо как-то сразу постарело. Обвисли губы, щеки, набрякли глаза. Слезы капали из них, не касаясь щек.
Через пять минут Арнаутов стоял одетый, с небольшим чемоданчиком в руке, и от всей его высокой тощей фигуры веяло решимостью.
— Если все будет в порядке, я через неделю вернусь. В крайнем случае — дней через десять.
Он вышел, ничего больше не прибавив.
Жена постояла еще немного, медленно опустилась на ящик с сапожными щетками и, уткнувшись лицом в полы своего пальто, заплакала, уже не сдерживаясь.