Когда мы на эту станцию у Земли прилетели, Джо мне сказал:
— Слушай, а может, плюнешь на свой контракт? Оставайся у меня. Я из тебя в полгода второго механика сделаю.
А я подумал, и честно ответил:
— Мне тут здорово понравилось, Джо. И с тобой интересно. Только я не могу не летать. Извини уж…
— Да ладно. Я на всякий случай спросил. Чем черт не шутит. Хороший ты парень, Юджин.
И руку мне пожал. Пожатие у него — что твои тиски. На прощанье он мне половину своей коллекции на шлемный интерфейс из пилотского комплекта сбросил. «На память», так он сказал. Очень грустно мне с ним прощаться было. Что я за человек такой? С кем ни познакомлюсь, нипочем потом от сердца не оторвать.
Наших, всех синих и трясущихся, смешками команда провожала. Матросы гоготали: «С прибытием, груз». А меня все хлопали по плечу и говорили, чтобы я там «не спалился». Пока до шлюза добрался, плечи мои все болели. Я так решил, что парни мне удачи желают. И даже сам капитан по судовой трансляции сказал: «Счастливо, мистер Уэллс». И на меня пилоты удивленно смотрели. А я решил, что здорово, когда тебя считают «своим парнем». Пусть даже такие грубые люди, как эти матросы. В конце концов, это не их вина, что они такие. Просто работа у них не сахар. И шагнул в трубу переходного шлюза.
Орбитальная база с громким названием «Будущее Земли», на деле оказалась старым списанным авианосцем класса «Меркурий». Так сказал Борислав. «Я на этих гробах прожил больше, чем на поверхности. С закрытыми глазами их узнаю», заявил он, как только мы из шлюза вышли. «За этим люком направо — лифты на главные палубы. Этот радиальный коридор, где мы стоим, — минус третий уровень. Одиннадцатая палуба. Направо по коридору отсеки жизнеобеспечения. Налево зенитные посты. На той переборке должна быть табличка с названием». Кто-то не поленился, сходил к месту, где табличка. «Замазано на хрен. Не разобрать ничего. Но табличка на месте».
«Вот. Я же говорил! Тип „Меркурий“, мать его. Последнее такое корыто лет десять назад списали», — почему-то обрадовался Борислав. Будто друга встретил. «Это он от ностальгии», — так мне Дуонг сказал. Его все странно звали. Дыней. Я почти и не говорил с ним на «Либерти» — он все время глотал какие-то пилюли и сидел, покачиваясь, на своей шконке, как желтокожий Будда с остекленевшими глазами.
— От ностальгии?
— Ну да. Юность вспомнил. Все мы тогда были молоды и неудержимы. Всех и забот было — отлетать задание да гудеть в городке, жизнь прожигать.
И я посмотрел на Борислава с уважением. Трудно представить, что этот наполовину лысый толстяк с одрябшими щеками был когда-то юным и сильным. И даже летал.