«Женюсь, – думает Шеверинский, – чтоб я сдох, женюсь. И детей… Сына».
Алентипална отпустит его с работы. Она, Бабушка, всегда за них, своих певчих птичек, детей Райского Сада.
Минако стоит над обрывом.
Ветер бьет ей в лицо, но гладкие волосы и широкие рукава кимоно неподвижны, точно изваянные в камне. В двух шагах от нее под скалой бьется море, позади колышутся зеленые кроны. Безупречно вырезанные глаза ее прикрыты, пальцы сплетены в плотном замке.
В двух шагах, под обрывом, нет уступов шириной больше пяди, нет камней. Если раскинуть руки, довериться ветру, как птица, то тело не будет разбито и обезображено. Принцессу найдут бледную и прекрасную, как при жизни…
Конечно, ей не дадут упасть. Минако-химэ слишком дорога отцу, чтобы он позволил ей уйти прежде себя, слишком нужна ему – единственная опора старости, отрада глаз. Но иной раз необходимо постоять так, на пронизывающем ветру, чувствуя, как смерть прикасается к виску прохладной щекой.
«Все они – дети», – ответила Ми-тян любимому отцу, отгораживаясь этими словами от веселого черного взгляда Анастис. И подумала, что в ее возрасте простительно путать ребячество с юностью. Ей много лет… много.
Чигракова странно посматривала на нее, слушая рассказ об архипелаге Фурусато, символике его скал, холмов и озер, смысле лесов и тропок… наконец, Минако не выдержала и остановилась. Обернулась, хотя так и не заставила себя встретить взгляд райской птицы.
«Мне сорок пять лет, – сказала она. – Сорок из них я ношу биопластик. Вы ведь это хотели узнать?»
Она знала, что производит странное впечатление. Пока рядом дряхлый отец, кажется юной, и это лишь наполовину иллюзия: ее телу не более двадцати. Но стоит кому-то остаться наедине с ней, и разлад между сутью и формой начинает страшить. Даже гайдзины чувствуют его.
«Нет».
«Что же тогда?»
Чигракова смотрела прямо.
«Вы – корректор, местра Терадзава?»
Минако не ожидала этого.
Не успела сделать вид, что не понимает, о чем речь. Отец когда-то имел дело с Райским Садом, и по своему обыкновению раздобыл столько информации, сколько ему требовалось для душевного спокойствия. Много. Достаточно, чтобы добиться рождения Минако-химэ, нежной сойки, собственной певчей птицы… Он счел, что инкубатор может повредить психике ребенка, поэтому дочь выносила суррогатная мать, которая стала затем ее няней. Когда Ми-тян исполнилось пять лет, мать уволили.
Отец надеялся, что мудрая принцесса совладает с исчадием уральского рая. Ей не удалось. Она так виновата… так ужасно виновата, что не сумела даже признаться в этом.