Вдруг неподалеку почти над самой землей бесшумно промелькнул силуэт крупной птицы и через мгновение раздался истошный, отчаянный писк.
— Это что? — тихо спросил Чикуров.
— Сова. Грызуна придушила.
— Мышкует, значит, в потемках, — задумчиво произнес Игорь Андреевич.
— Ой, не любит света, — подтвердил лейтенант. — Ночная хищница.
Николай Павлович Шмелев зашел ко мне со свертком в руках какой-то торжественный и грустный.
— По личному делу разрешите?
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Шмелев развернул газету и, словно драгоценность, положил передо мной книжку в самодельном переплете.
— Никогда не делал подарки начальству, — произнес он смущенно, — но вам теперь можно…
Я не знал, как себя вести. Уж больно Николай Павлович вел себя необычно. Книга была старинная, с «ятями». Герцен, лондонское издание.
— Это же редкость, — сказал я. — Нет-нет, не могу принять.
— У меня еще один экземпляр. Не обижайте старика. Я знаю, что вы любите умные книги.
— А вы?
— Я истинный книголюб. В том смысле, что для меня важнее сам раритет, чем то, что в нем написано. И давно уже убедился: мудрость великих ничему не учит и не имеет к жизни никакого отношения.
— Разочаровались?
— Пожалуй, и не очаровывался… Разрешите перейти к делу?
— Слушаю, Николай Павлович.
— Две просьбы. Одна — дайте три дня отпуска без содержания. В Москву нужно, на свадьбу…
— Уж не надоела ли холостяцкая жизнь? — подтрунил я над ним.
— Господь с вами! — отмахнулся Шмелев. — Внучка замуж собралась. Только закончила медицинский и вот вчера ошарашила. Спрашиваю, что так скоропалительно? Оказывается, ее избранник — дипломат, а не женатиков для заграничной работы не оформляют… Отпустите?
— Раз такое дело…
Он протянул мне заявление, и я поставил разрешительную резолюцию.
— Ну а вторая просьба? Небось тоже отпуск, внеочередной?
— Бессрочный. Решил на пенсию. — Он протянул мне еще одно заявление.
— По-моему, спешите, Николай Павлович. Вот закончите дело Киреева…
— Нет-нет, — поспешно сказал Шмелев. — Так мне дадут прокурорскую пенсию, а это, сами знаете, сто шестьдесят рэ. Ну а если выгонят — всего сто двадцать плюс позор на всю оставшуюся жизнь.
— Что так мрачно? — удивился я. — Не верите в свои силы?
— При чем здесь силы? Ни одно мое дело не посылали на доследование. Никогда! И оправдательных приговоров по ним не было. Киреевское тоже шло нормально. А как приехал московский важняк — дело на глазах разваливается. Свидетели гибнут один за другим… Вот и Агеев…
— Как? — вырвалось у меня. — Скончался?
— Да. В больнице, не приходя в сознание. Если считать и его шофера, Суслова, выходит, еще двух потеряли. А вчера, представляете, допрашивал шашлычника. По оперативным данным, он буквально озолотил Киреева… Да, говорит," давал, но попробуйте доказать! Прямо в лицо смеется. Впервые почувствовал, что у меня нервы не выдерживают. Отработался, значит. Можете со спокойной совестью отпускать старого конягу. Проку от меня уже не будет.