Девчонки Лену обнимают, теребят: «Леночка, идемте с нами, у нас целый банкет приготовлен. Ведь такое событие!»
Лена смеется, но отрицательно крутит головой:
— Спасибо, девочки, спасибо, но сегодня не могу. Никак не могу. Поверьте. Очень важное дело…
Кружковцы ушли разгримировываться. И тут я наконец окликнул Лену.
— Здравствуй, — говорю, — Лена. — Мы тогда уже на «ты» были. — А где же Павлик?
У нее лицо стало, как выражаются в романах, непроницаемым.
— Он уехал отдыхать.
— Как так?
— Очень просто. Взял отпуск и уехал.
— А почему же он мне ни звука… И потом, неужто не мог подождать до спектакля?!
— Значит, не мог. — Лена сказала это почти враждебно.
— Какой-то он стал в последнее время… странный. Небось новые приятели больше про него знают.
— Ты тоже?.. — спросила Лена и осеклась. И опять враждебным, насмешливым тоном (твое, мол, какое дело?): — Ревнуешь?
— Что значит ревную? Я вроде не девица.
Лена вдруг подошла ближе, оглядела меня с ног до головы:
— Экий ты сегодня франт! — И без всякого перехода: — У меня есть к тебе один разговор… — Она словно поколебалась. — А, впрочем, ерунда! Знаешь что, Антон, давай заедем на минутку к Павлику, вдруг он не достал билет на пароход и сидит дома…
— Давай.
Лена сразу очень оживилась, схватила меня под руку и потащила на улицу, Но мне казалось, что она так же внезапно может разреветься или отчудить что-нибудь неожиданное. Какая-то неестественная была ее веселость. Мы взбежали по ступенькам спуска Ласточкина, мимо портретов передовиков порта, среди которых еще недавно красовался большой портрет Павлика (его сняли, когда случилась неприятность с погрузкой пшеницы на югославское судно и Павлика лишили премии и дали строгача), мимо киоска с конфетами и водой возле ворот Управления Черноморского пароходства…
У Павликова подъезда Лена остановилась.
— Антоша, сбегай, пожалуйста, сам. Позвони. Если никто не отворит, открой дверь монетой. Есть у тебя копейка? Или две? Если Павлика нет, взгляни: торчит в двери записка?
— Какая записка?
Она замялась:
— Ну… моя…
Вот оно что, значит, она сегодня уже была здесь.
Я слетал на второй этаж, открыл монетой дверь квартиры. Комната Павлика была заперта. В щели действительно белела свернутая бумажка.
— Ну и черт с ним! — бодро воскликнула Лена, когда я ей это сообщил.
Но, по-моему, бодрость была не настоящая.
Потом я проводил Лену. А на следующий день она вызвала меня с крана. И вечером приехала к нам домой…