— Да-а, — протянул он наконец, выбивая пепел из чубука. — И что же вы намерены делать?
— Так вот мы хотели… вернее, мы хотим посоветоваться с вами. — Я посмотрела на Антона, приглашая его принять участие в разговоре, но он упрямо молчал, уставившись в носок своего ботинка.
Николай Николаевич снова раскурил свою трубку и, выпустив роскошный клуб дыма, сказал:
— А вы с самим Павликом в открытую говорили?
— Нет, — сказала я. — Не смогла себя заставить…
— А я говорил, — вдруг сказал Антон.
— То есть как? — спросила я. — Почему же ты мне ничего…
— А я только что с ним говорил…
— Где?
Антон наконец посмотрел на меня.
— У него дома.
— Дома? А он разве никуда… не собирается?
— Собирается. На работу возвращаться, вот куда он собирается. Говорит, путевку не достал. Опять хочет отпуск переносить.
— Что же ты ему сказал?
— Все и сказал.
— Все?
— Все.
— А Павлик что? — это уже спросил Николай Николаевич. С большим интересом, нужно сказать, спросил. Даже курить перестал.
— А! — со злостью махнул рукой Антон.
— Нельзя ли пояснее? — сказал Николай Николаевич.
— Ты ж его знаешь, Лена… Все перевел в юмор, черт бы его побрал! — Антон ожесточенно почесал голову. — Усадил он меня на свой диванчик, сам сел напротив, уставился на меня жутко печальными глазами и говорит: «Раз уж ты, милый мой друг, завел речь об этой весьма трагической для меня компликации, я все тебе поведаю. Тем более что давно желал облегчить душу свою искреннею исповедью…»
Я очень ясно представила себе Павлика в описанной Антоном позе, его постно-скорбное лицо, его голос.
— А что такое компликация?
— Понятия не имею, — сказал Антон.
— А вы, Николай Николаевич?
— Аппликацию знаю, комплекцию знаю, а компликацию… Нет, не слыхивал.
— А не все ли равно, что она означает, эта проклятая компликация! — вскричал Антон. — Наверняка какая-то дрянь!
— Ну, ладно, ладно, Антон. Что же дальше?
— А дальше он сказал так: «Обстоятельства жития моего сложились крайне неблагоприятно — в том смысле, что потребности мои резко опередили мою же покупательную способность. Что было делать? Просить у тебя в долг? — это, значит, у меня. — Конечно, я знал, что ты готов для меня — то есть для него — на любое самопожертвование, но ведь твои финансовые возможности некоторым образом ограничены…» Сижу я и хлопаю глазами. А он продолжает: «Что же предпринять в такой диспозиции? И решил я, — говорит, — покатиться по наклонной плоскости».
Ты меня своими штучками-дрючками не проведешь, — сказал я ему. — По краю пропасти, выражаясь образно, ходишь, а все шутишь. Мы все знаем, все видим, все понимаем. С кем ты связался? — говорю. Ну, словом, поставил я ему ультиматум. Не позже завтрашнего дня сходить в ОБХСС с повинной. Рассказать про всех этих Степочек и другую шпану.