— Ф-фу, — отдуваясь, проговорил Евген Макарович, — аж упарился. Нет, не поспеть отцам за детями, — он печально покрутил головой, снял свою ушанку и оббил о колено. — Может, посидим чуток, отдохнем, а? — Он весело кивнул в сторону скамеек, притулившихся под голыми деревцами.
— В другой раз. Мне завтра рано подыматься.
И Пивторак, тяжко вздохнув, нахлобучил шапку и покорно побрел за Павликом.
— Вот вы говорите, — начал тот вдруг, — мол, наши предки никуда не торопились, жили вразвалочку. А когда такие слова сказаны: «И жить торопится, и чувствовать спешит»? В каком, прошу прощения, веке?
— Уел, уел! — радостно громыхнул Евген Макарович и сразу стал серьезен: — А тебя, сынок, смотрю я, не на шутку разговор-то забрал. Это хорошо! Ну, ежели так, я тебе вот что отвечу. Не про то цитатка! Наша торопливость-то, спешка наша в каком, как сказать, аспекте действует? В работе, в делах, в труде, как говорится. А они, предки-то, торопились — что? — жить! Спешили зачем? — чувствовать. Это, милый ты мой, две, как сказать, большие разницы. А вот чувствовать-то, жить-то мы как раз и не поспешаем. Не поспеваем мы жить, молодой мой современник. Да и то сказать: на какие нам с тобой доходы жить и чувствовать? На зарплату? На нее, сам знаешь, особо не разгуляешься. А настоящая жизнь — она капиталовложений требует.
— Ну, не знаю как вам, а мне зарплаты хватает.
— На что хватает-то? На костюмчик да на пальтишко? — Пивторак, неожиданно и споро нагнувшись, пощупал полу Павликова пальто. — Да на три звездочки раз в квартал? Эх, милый ты мой, не понимаешь ты настоящего размаха! Неведома тебе истинно красивая жизнь. Полновесная, чтоб было перед закатом об чем вспомнить! А могла бы, тебе-то как раз могла бы быть ведома!
— Вы ж сами говорите, что на зарплату не разгуляешься.
— Не зарплатой единой жив человек! Знаешь такое понятие: внутренние резервы? — многозначительно выговорил Евген Макарович и ненароком споткнулся; они как раз переходили улицу Советской Армии, по которой двумя узкими синеватыми дорожками поблескивали в свете фонарей трамвайные рельсы.
Павлик, поддержав под локоть неловкого собеседника, помог ему сохранить равновесие, а потом спросил:
— Что вы имеете в виду, Евген Макарович? — он впервые назвал Пивторака по имени-отчеству.
Тот хохотнул.
— Ишь ты… какой прыткий! Сразу ему все вынь да положь. Всякому, как указывается, овощу свой сезон, сынок, — весело сказал он. — Потерпи. Терпение — мать, как сказать, всех добродетелей. Живы будем — повидаемся. Побеседуем, мнениями обменяемся. По внутренним, как говорится, и международным вопросам. По разным, словом, актуальным и животрепещущим проблемам быстротекущей нашей жизни. Тем паче, что трудимся мы с тобой, сынок, в весьма близких сферах. Что облегчает, понятным образом, личные контакты.