Наконец Учитель плюнул на это бесполезное занятие, и в результате я еще месяц страдал от безделья и хватался за любую работу. А потом Грентвиг снова заявил, что хватит прохлаждаться, и теперь он возьмется за меня всерьез и сделает из меня Чародея, даже если ему придется меня убить. И тут же, не откладывая, приступил к осуществлению этой идеи, и выразилось это в том, что он изготовил едва ли не бочку какого-то мерзкого на вкус и вонючего пойла, которое мне пришлось глотать чуть ли не стаканами. Снадобье это оказалось, плюс ко всем своим прелестям, каким-то мощным наркотиком. Нет, от своей тени я после него не шарахался, крыс и шмыгающих собак не ловил, зато, например, чувствовал, что происходит за стенкой, определял на слух восход луны, и так далее. Да еще, к тому же, наглотавшись этой дряни, я оказался не в состоянии воспринимать что-либо кроме чародейской науки. Как я понял, Грентвиг своим снадобьем довольно серьезно подстегнул мой обмен веществ, так что усваивал я все это с быстротой просто невероятной.
Самое сложное в искусстве Чародея — воспринимать себя как часть мира, как один из элементов большой картины. Звучит просто, а вот попробуйте-ка… К тому же Чародей постоянно живет как бы в четырех измерениях, и восприятие его от нормального человеческого отличается весьма существенно, и оно — восприятие — один из ключей к использованию Силы, умению придать ей какую-либо форму: огонь, удар… А когда поймешь, то оказывается, что Силу Чародейскую использовать примерно столь же просто, как и физическую, только надо знать, откуда она идет и куда ее прикладывать. Мы, Чародеи, обычно используем для этой цели начерченный в воздухе знак.
За те полгода или чуть больше, что я глотал снадобье, я умудрился пройти шести-семилетний курс чародейской науки — убейте меня, если знаю, как. Я в подробностях изучил все виды местной нежити и нечисти, а так же способы ее изничтожения, а потом Грентвиг, старый звероящер, решил, что хватит с меня.
Глотая гадость, я матерился на все корки, а оставшись без нее, почувствовал себя, мягко говоря, нехорошо. Две с лишним недели меня так ломало и корежило, что я чуть не отдал душу грешную богу, или кто там в этом мире вместо него. Когда я оказался в состоянии выползти на свет божий, меня шатало и разве что ветром не уносило, а уж видок был такой, что лошади шарахались. Меченосец, ха-ха! Да я и ложку едва мог поднять… Грентвиг, старая сволочь, увидев меня, кажется, был очень удивлен, во всяком случае, он вскинул бровь и усмехнулся:
— Гляди-ка! Живой!