– Отец Адам!
Но священник молчал и не шевелился. Он по-прежнему держал письмо, и лицо его даже не дрогнуло. «Может быть, это потому, – подумал Джослин, – что у него вовсе и нет лица. Он как деревянная кукла, и вместо лица у него гладкая чурка». Джослин со смехом сказал, глядя на его лысину, окруженную каемкой жидких волос:
– Простите, отец Адам. О вас так легко забываешь. – И добавил, смеясь от радости и любви: – Я буду звать вас отец Безликий.
Священник по-прежнему молчал.
– Ну ладно. Давайте это противное письмо.
В другом конце храма собирался хор, готовясь к следующему богослужению. Он услышал, как запели псалом. Процессия двинулась; сначала ясней всего звучали детские голоса, потом они притихли, уступив первенство низким голосам викариальных певчих. Но вот притихли и они, из капеллы Пресвятой девы взмыл одинокий голос: «А-а-а-а» – и, подхваченный эхом, закружился под огромным сводом, настигая сам себя.
– Скажите, отец… Ведь все знают, что по мирским законам она приходится мне теткой?
– Да, милорд.
– Надо всегда быть милосердным – даже к ней, какова бы она ни была теперь… или прежде.
Снова молчание. «Двумя крылами закрывал он ноги свои. Ангел Твой – моя опора. Теперь я могу вынести все».
– Что же говорят люди?
– Но ведь это просто пьяная болтовня, милорд.
– Я хочу знать.
– Люди говорят, что без ее денег вам никогда не построить шпиля.
– Это правда. Что еще?
– Говорят, что даже тот, у кого грехи как багрянец, за деньги будет похоронен у самого престола.
– Так говорят?
Священник все держал письмо в руках, как белый поднос. От письма еще исходил тонкий аромат, забивался в ноздри, словно в галерее, тускло освещенной с севера, вопреки естеству повеяло дыханием весны. И Джослин, несмотря на начало великого свершения и на ангела, снова почувствовал досаду.
– Оно смердит!
Одинокий голос в капелле Пресвятой девы смолк.
– Читайте вслух!
– «Моему племяннику и…»
– Громче.
(А в капелле Пресвятой девы опять зазвучал голос, перекрывая эхо: «Верую во единого Бога…»)
– «…духовному отцу Джослину, настоятелю собора девы Марии».
(А в часовне молодые и старые голоса слились: «…творца небу и земли…»)
– «Это письмо писано по моей просьбе магистром Годфри, поскольку ты, среди своих пастырских трудов и хлопот о шпиле, не читал, как я полагаю, те письма, которые он написал для меня за эти три года. Итак, дорогой племянник, я снова спрашиваю тебя все о том же. Неужели ты не найдешь времени мне ответить? Когда дело касалось денег, все было иначе, тогда ты отвечал не мешкая. Будем говорить начистоту. И ты, и все люди знают, какую жизнь я прожила, и всего лучше это известно мне самой. Но ведь все кончилось с его смертью, которую я назвала бы убийством, мученической кончиной. С тех пор я несу покаяние перед Творцом, который, надеюсь, продлит дни недостойной рабы своей, полные тяжких испытаний во искупление грехов».