Ты говоришь, что Ксения ничего не подозревает о твоей подлинной сущности. Ради всех римских богов, что же тогда она думает о тебе? Лавелл пишет, что на Руси бедолаг, склонных к тому, что англичане зовут „французским пороком“, замуровывают в стены монашеских келий. Не решит ли она, поскольку ты к ней не входишь, что твои плотские помыслы устремлены к мужскому, а не к женскому естеству? Как ты тогда докажешь вздорность подобного обвинения? Я знаю, что значит быть замурованной: я умерла в склепе, наглухо заложенном кирпичами. Ты спас меня, но это было в цивилизованном Риме и много столетий назад. Как я смогу отплатить тебе тем же в варварской современной России, если бояре приговорят тебя к столь же ужасной казни?
Вот что. Завершив это письмо, я тут же примусь писать Лавеллу. Попрошу его присматривать за тобой, раз уж ты желаешь позаботиться о себе сам. Это в тебе пошло с флорентийских событий. Ты словно бы махнул на себя рукой и все чаще стал заявлять, что мир катится к гибели, что культурные накопления человечества попираются, уничтожаются или уходят под землю и что поля, где взрастала надежда, сплошь покрываются сорняками безверия и тоски. Возможно, так все и есть, но из этого вовсе не следует, что мы должны опускать руки и с безвольной покорностью погружаться в океан ненависти и страданий, окружающий нас. Это твои слова, ты утешал меня ими в минуты уныния. Я стараюсь им следовать, хотя в результате скопила немногое. А теперь позволь мне вернуть их тебе. Береги себя хотя бы ради меня, если ты сам себе сделался безразличен.
Засим, чтобы мое послание не показалось тебе совсем уж пустым, я расскажу об одном дивном растении, завезенном к нам из Нового Света. С недавних пор я принялась деятельно выращивать его в Грингейдже: оно называется „потато“.[8] Это корнеплод, весьма урожайный, питательный и неприхотливый в хранении. Мои повара находят его превосходным. Я уже сняла один урожай и предлагаю соседям клубни, но те на них смотрят с опасливым любопытством. Их можно понять. Я ведь сама потерпела фиаско с маисом. Наш климат, что ли, ему нелюбезен? Не знаю, но попытаюсь в том разобраться. Побьюсь год-два, и если не достигну успеха, то вырву все с корнем, а пустоши засажу потато.
Да, я теперь тут одна. Отправила Никлоса на год в Италию, в Рим. Хозяйство мое там ведется неважно; пусть восстановит порядок, а кроме того, и на вилле Ракоци, если в том будет нужда. Я также велела ему привезти сюда нескольких жеребцов из тамошних наших конюшен. Хочу скрестить их с английскими кобылицами и до своего отъезда надеюсь обзавестись неплохим племенным табунком.