— Что же? — спокойно спросил он.
На щеках ее вспыхнул румянец.
— Что у вас тут… — Она замолчала опять.
— Кладбище? — Ему удалось замаскировать иронией горечь.
Ксения красноречиво потупилась, потом прикоснулась к листьям тимьяна и наклонилась, чтобы вдохнуть их аромат.
— Вы устраиваете здесь сад?
Ракоци усмехнулся.
— Можно сказать и так. — Скорее, землехранилище, добавил он про себя. Все лучше, чем прятать карпатскую землю в дубовых ящиках и кожаных сундуках, разжигая и так уже сделавшееся назойливым любопытство прислуги.
— Разве это не сад? — спросила она, склоняясь над кадкой, в которой росла молодая березка.
— Королева Англии или Папа Римский определенно согласились бы с вами. Я же — алхимик, и эти растения нужны мне больше для дела, нежели для услаждения глаз, — произнес он мягко, раздумывая, что же заставило ее прийти на задворки, где русским боярыням вообще не пристало бывать. — Например, вон та ива, когда подрастет, позволит получать из ее коры средство для облегчения страданий от мышечных болей и лихорадки.
Она кивнула — скорее для того, чтобы показать, что слушает, — мало вникая в смысл его слов, и нахмурилась, глядя на ряд ушатов с сине-зелеными луковицеобразными всходами.
— Что это такое? Я видела нечто подобное… еще в детстве в деревне.
— Китайские маки, пока совсем юные, — пояснил Ракоци. — Когда они вызреют, из них можно будет готовить сироп для утоления боли при серьезных ранениях. У меня он был, но кончился, когда я вправлял Неммину перелом.
— Он очень страдал, — напомнила Ксения.
— А без снадобья мучился бы много больше, — спокойно возразил Ракоци, зажигая последний светильник и поворачиваясь. — Лекарство из анютиных глазок тоже хорошее средство от боли. Не столь сильное, как настойка из мака, но более действенное, чем ивовая кора.
Сделав еще шаг к нему, Ксения глубоко вздохнула.
— Ференц Немович, — сказала она, чуть помедлив. — Мне нужно поговорить с вами. Пожалуйста. Выслушайте меня. Я решила, что должна все вам сказать, хотя у меня были сомнения.
— Вот как? — Ракоци загасил свечу и поставил ее на бочонок с ламповым маслом. Его темные глаза потеплели.
Теперь, когда все внимание мужа было направлено на нее, Ксения снова заколебалась.
— Я… я давно ношу в себе это… с месяц, наверное… или больше… — Она отвернулась так резко, что край ее сарафана чуть было не опрокинул горшок с можжевельником. — Боже милостивый! Я так неуклюжа.
— Ничего страшного, — ласково произнес он. — Продолжайте, прошу вас.
— Я пыталась сказать вам все это и раньше, но вы были заняты или… были со мной… и я… и мне не хотелось… — Она всплеснула руками. — Это так скверно, что я…