Более молодые взирали на него с любопытством и почтением.
Эти молодые, чей возраст колебался между двадцатью восемью и сорока пятью, были сторонниками новой системы ведения дел. У них были университетские дипломы. Они выросли в роскоши и привыкли к ней. То было уже второе или третье поколение старых пиратов, в большинстве своем вышедших из низов.
Молодые коммерсанты употребляли уже слово психология, умели сохранять выдержку. Дирку бросилось в глаза, что они никогда не разговаривали о делах за едой, если только не собирались специально для деловой беседы. Не в пример старикам, тратили много времени на развлечения и отдых. Они были сыновьями и внуками бородатых, грубых, даже грозных парней, переселившихся сюда в 1835–1840 годах из Лимерика, Килкинена, Шотландии или с Рейна, чтобы взять эту новую страну в свои сильные волосатые руки. И неустанный труд этих рук дал возможность родиться яхт-клубам, гольф-клубам, симфоническим оркестрам, всему, чем заполняли теперь свой досуг их потомки.
Дирк вслушивался в обрывки разговоров в Нун-клубе. Скоро и он научился их деловому жаргону. Он спокойно слушал, поддакивал, улыбался, соглашался или не соглашался. Пристально, ничего не упуская, вглядывался во все вокруг. Прекрасно сшитый и ладно сидящий костюм, морщинки, лучами расходящиеся от глаз и свидетельствующие о некотором опыте и искушенности. Заведующий конторой объявлений, завтракающий с банкиром; торговец, беседующий с замечательным коллекционером книг; экспортер – за маленьким столиком с Горацио Крафтом – скульптором.
Прошло два года, и Дирк совсем освоился в новой среде. Пиль из Лондона уверял, что шить для него с его прямой широкой спиной и стройными сильными ногами – одно удовольствие. Дирк унаследовал от предков, живших на свежем морском воздухе Нидерландских низменностей, изумительно свежий и чистый цвет лица. Иногда Селина, любуясь сыном, нежно гладила своей обезображенной работой рукой его плечи и красивую голову. Он уже дважды побывал за границей. Дирк научился говорить: «Я прокатился в Европу на несколько дней». Все эти перемены с ним произошли за год-два, что не редкость в Америке с ее театральными эффектами и неожиданностями.
Селина немного растерянно наблюдала за этим новым Дирком, жизнь которого была наполненной и без нее. Бывало, она не видела сына по две, а то и по три недели. Он посылал ей подарки, которые она восхищенно и осторожно гладила, рассматривала и затем убирала: мягкие и красивые вещи из шелка, которые Селина надеть не могла, потому что за долгие годы жизни в Верхней Прерии утратила свои изысканные привычки и, в частности, любовь к роскоши, к красивым вещам. Теперь эта женщина с таким утонченным вкусом носила простое, до убожества простое, сильно поношенное платье, не употребляла никакой косметики, и лицо ее от солнца, ветра, дождя, от холодов и зноя прерий загрубело до неузнаваемости, а волосы стали жесткими и сухими. Но на этом огрубевшем и рано увядшем лице так неожиданно ясно, так молодо сияли прекрасные глаза, что вы невольно останавливались в изумлении. Глаза эти говорили о том, что жизнь для нее не потеряла еще своей прелести и новизны, а впечатления были свежи, как у молодой девушки.