Люсетта не сказала, – хотя могла бы сказать, – что этот дом стоял не в Бате, а в Сент-Элье.
– Но горы, и туманы, и скалы, они-то остались! И разве они не все равно что родной дом?
Она покачала головой.
– А для меня это так… для меня это так… – проговорил он негромко, видимо уносясь мыслями на север.
Чем бы это ни объяснялось, – национальностью Фарфрэ или же индивидуальностью, – но Люсетта была права, когда говорила, что пить его жизни сплетена из двух волокон – начала коммерческого и начала романтического, – и временами их легко отличить друг от друга. Как разноцветные шерстинки в пестром шнуре, эти противоположности переплетались, не сливаясь.
– Вам хотелось бы вернуться на родину? – спросила она.
– О нет, сударыня! – ответил Фарфрэ, быстро очнувшись.
Ярмарка за окнами была теперь в самом разгаре, многолюдная и шумная. Раз в год на ней нанимали рабочих, и сегодня толпа резко отличалась от той, что была здесь несколько дней назад. Издали она казалась светло-коричневой, испещренной белыми пятнами, – основную ее массу составляли батраки в светлых блузах, пришедшие искать работу. С холщовыми блузами возчиков перемежались высокие чепцы женщин, напоминавшие верх крытой повозки, их ситцевые платья и клетчатые шали, – здесь нанимали также и женщин. В толпе, на углу тротуара, стоял старый пастух, обративший на себя внимание Люсетты и Фарфрэ своей неподвижностью. Это был человек, явно сломленный жизнью. Она далась ему нелегко прежде всего потому, что телосложение у него было слабое. Он так сгорбился от тяжелой работы и старости, что человеку, подошедшему к нему сзади, почти не видно было его головы. Пастух воткнул свой посох в канаву и оперся на его крюк, отполированный долголетним трением о ладони владельца и блестевший, как серебро. Старик позабыл, где он находится и зачем пришел сюда, и глаза его не отрывались от земли. Неподалеку от него велись переговоры, имевшие к нему непосредственное отношение, но он ничего не слышал, и казалось, будто в голове его мелькают приятные воспоминания об удачах, выпадавших на его долю в молодости, когда он был мастером своего дела и легко находил работу на любой ферме.
Переговоры велись между фермером из отдаленной местности и сыном старика. И переговоры эти зашли в тупик. Фермер не хотел брать корки без мякиша, иными словами, – старика без молодого, а у сына на той ферме, где он теперь работал, была возлюбленная, которая стояла тут же, ожидая результатов с побелевшими губами.
– Тяжко мне с тобой разлучаться, Нелли, – проговорил молодой человек, волнуясь. – Но сама видишь: не могу же я уморить с голоду отца, а он получит расчет на благовещение… Ведь всего только семьдесят миль.