Ослепленная правдой (Майер) - страница 92

  Оделись и обулись, вот разве только еще не придумали, каким образом им помыться, но и  так уже стали разительно отличаться от остальных слепцов, и, при известной скудости выбора,  ибо попали они в магазин готового платья к шапочному, и не только, разбору, части их одежды  гармонируют друг с другом, и великая удача, что есть рядом человек, способный посоветовать:  Вот это надень, оно больше подойдет к этим брюкам, нет, ну что ты, это же в полосочку, а это в  мелкий горошек, не сочетается, и подобные мелочи, не играющие роли для мужчин, которым,  как принято говорить, все едино, в лоб ли, по лбу, совсем даже не безразличны и девушке в  темных очках, и жене первого слепца, упорно отстаивавшим определенные цвет и фасон и  силою воображения видевшим, идут ли им обновки. В отношении обуви все согласились, что  не в красоте сила, а в удобстве, а потому отринуты были лодочки и шпильки, замша и лак, при  нынешнем состоянии улиц это было бы просто глупо, тут нужны резиновые сапоги,  совершенно непроницаемые, на литой подошве, с голенищем до середины икры, такие, что  легко снимаются и надеваются, ничего нет лучше, чтобы шлепать по грязи. К сожалению,  сапоги такой модели нашлись не для всех, косоглазый мальчик, к примеру, своего размера не  обнаружил, а в имевшихся нога у него просто тонула, так что пришлось удовольствоваться  кроссовками, не имеющими определенного спортивного назначения: Нет, ну надо же,  воскликнула бы его мать, бог знает, где сейчас обретающаяся, если бы ей рассказали об этом,  как раз то, что выбрал бы мой сыночек, будь у него глаза. Старик с черной повязкой, которому,  наоборот, все было мало, решил проблему с помощью баскетбольных кедов, предусмотренных  для людей двухметрового роста и соответствующих пропорций. Поначалу, конечно, вид у него  был довольно нелепый, казалось, что он шествует в белых шлепанцах, но нелепость эта была из  разряда скоропреходящих, и вот, десяти минут не прошло, как кеды перепачкались грязью, ибо  здесь, как и во всем, что есть в нашей жизни, нужно лишь дать времени время, а уж оно само  все расставит по местам.

Дождь перестал, не видно слепцов с открытыми ртами. Они бродят по улицам, не зная,  куда себя девать и чем заняться, им безразлично, идти или стоять, цели у них нет, не считая,  разумеется, добывания пропитания, музыка свое отыграла, никогда еще не бывало в мире  такого безмолвия, кино и театры посещают лишь те, кто остался без дома и отчаялся его найти,  концертные залы, какие побольше, были превращены в карантины еще в ту пору, когда  неуклонно редеющее правительство верило, что белую болезнь можно победить теми самыми  средствами и методами, которые так бесславно проиграли в оны дни борьбу с желтой  лихорадкой и прочими заразами, но с этим теперь уже кончено, даже и пожара не  потребовалось. Что же касается музеев, то просто душа разрывается, сердце щемит глядеть на  всех этих людей, да-да, тут нет ошибки, написанных, нарисованных, изваянных людей, перед  которыми нет ни одной живой души. А чего ждут слепцы, на что надеются - неизвестно, может  быть, что изобретут лекарство, если еще верят в него, впрочем, вера эта сильно пошатнулась,  когда стало общеизвестно, что слепота не пощадила никого и что не осталось ни единой пары  зрячих глаз, чтобы смотреть в микроскоп, что опустели заброшенные лаборатории, где  бактериям, намеренным выжить, не осталось ничего иного, как только сожрать друг друга.  Поначалу, конечно, многие слепцы в сопровождении родственников, сохранявших еще в ту  пору зрение и родственные чувства, являлись в больницы, но заставали там слепых врачей,  которые только и могли, что посчитать невидимым больным пульс, послушать их через  трубочку стетоскопа спереди и сзади, благо слух им еще не изменил. Затем больные, еще  способные ходить, с голодухи начали больницы покидать и умирать там, где застигала их  смерть, то есть на улицах, в полнейшем забросе и небрежении, всеми покинутые, потому что  семьи если и имелись, то пребывали неведомо где, умирать и лежать без погребения, ибо,  чтобы похоронили, мало, чтобы кто-нибудь на покойника наткнулся, мало даже, чтоб пошел  соответствующий запашок, лишь в том случае зароют, если он растянулся поперек дороги.  Неудивительно, что развелось столько собак, теперь уже больше напоминающих гиен, по  крайней мере пятна на шерсти в точности такие, как у тех трупоедов, и они носятся по улицам с  частями, преимущественно задними, человеческого тела в зубах, словно бы в страхе перед тем,  что мертвые и пожираемые оживут и воскреснут, чтобы заставить заплатить за позорное это  дело - кусать не имеющих возможности защищаться. Ну, что, на что похож мир, спрашивал  старик с черной повязкой, а жена доктора отвечала: Нет разницы между тем, что снаружи, и  тем, что внутри, между здешним и тамошним, между малым и многим, между тем, как живем, и  тем, как будем жить. Ну а люди, осведомлялась девушка в темных очках, и жена доктора,  переспросив: Люди, отвечала: Люди бродят как призраки, должно быть, быть призраком  означает именно это - пребывать в уверенности, что мир существует, что подтверждается  четырьмя чувствами, но не видеть его. А много ли машин, интересовался первый слепец,  который все не мог смириться с пропажей собственной, и жена доктора отвечала: Как на  автомобильном кладбище. Ни доктор, ни жена первого слепца вопросов не задавали, да и зачем  они, если ответы будут наподобие уже данных. Косоглазому мальчику довольно и того, что у  него на ногах вожделенные кроссовки, и удовольствие не портит даже то, что он их не видит.  Быть может, по этой причине он и не похож на призрак. И совсем уж не заслуживает, чтобы  называли его гиеной, следующий по пятам за женой доктора слезный пес, ибо влечет его не  запах мертвечины, а время от времени обращаемый к нему взор несомненно живых и  безусловно зрячих глаз.