Чем дольше Жоффруа наблюдал за ними, тем больше ему казалось, что его водят за нос.
В конце концов он все понял. Клеметье, конечно же, — рыцарь, мадам Лавранс — дама его сердца, бегущая от ненавистного мужа в сопровождении любимого сына, своего лекаря и служанки. И еще бы эти грешники не искали Божьего заступничества! Ситуация, и без того предосудительная, отягчалась положением мадам Лавранс — не просто бежать от мужа, но бежать беременной, похищая у него не рожденное еще дитя вместе с сыном, — это было так дерзко, что брату Жоффруа просто не хватало слов выразить свое возмущение. Не способствовали его красноречию и многозначительные взгляды и щедрые посулы мессира Клеметье, а также, в немалой степени, внушительный вид меча на его бедре. Мессир Клеметье выглядел так, будто не только умеет пользоваться этим мечом, но и не без удовольствия пускает его в ход при первой же возможности. Посему, опрометчиво ввязавшись в сию авантюру, брат Жоффруа питал великие сомнения, что ему позволят самовольно из нее выйти до тех пор, пока дело не будет сделано. Так что он смирился и занял место в карете между мэтром Демолье и мальчиком, напротив женщин. Карета была тесной, места едва хватало. Клеметье в последний раз окинул взглядом внутренность кареты, бросил быстрый и, как почудилось брату Жоффруа, чрезмерно красноречивый взгляд на мадам Лавранс и захлопнул дверцу с таким грохотом, что монах вздрогнул и, торопливо перекрестясь, вознес молитву Пресвятой Деве, прося ее благословить путешествие — чего, в общем-то, от него и ждали.
В ноябре в Шампани темнеет рано, и они выехали за городские стены уже затемно. Карета выкатилась на грубо мощенную дорогу в сторону Лана, тяжело громыхая колесами и подскакивая на многочисленных колдобинах, ибо граф Тибо Четвертый, милостью Божией граф Шампанский, куда менее был озабочен состоянием дорог в своем фьефе, нежели производством вин и стихов личного сочинительства. Стихи у него порой выходили забавные, брат Жоффруа не раз слышал, как их поют менестрели в тавернах, где он был завсегдатаем. Что же до дорог, то они волновали доброго брата менее, чем шампанские вина, ибо вина были и впрямь хороши, а путешествовать брат Жоффруа предпочитал пешком.
Нынче же он понял, что думал чересчур предвзято. То, как подбрасывало и мотало в карете бедную мадам Лавранс, заставляя ее бледнеть и покрываться потом, даже отчасти смягчало строгость осуждения, коему мысленно предал ее брат Жоффруа. Несчастная женщина то и дело обращалась к своей служанке с просьбой подать чистый платок, чтоб промокнуть им лоб и виски. Мэтр Демолье больше не причитал и лишь мрачно молчал, глядя то в окно на проносящиеся мимо угрюмые осенние пейзажи, то на женщину, скрипевшую зубами напротив него. Однако брат Жоффруа ясно видел, что тот и сам сидит весь в поту, должно быть, мысленно осыпая бранью упрямую женщину.