работы Кодуччи, теперь присоединились другие, еще более величественные, как палаццо Корнер работы Сансовино и палаццо Манин
[250] или огромный палаццо Гримани, спроектированный Микеле Санмикели. Тем временем на двух главных ближайших к материку островах Венеции, к югу, появилась церковь Иль Реденторе (Христа Спасителя) и монастырь Сан Джорджо Маджоре, два храмовых шедевра Андреа Палладио.
Когда мы вспоминаем, что это также была Венеция Тициана, Тинторетто и Веронеэе, что блеск искусства и архитектуры был отражен в богатстве одежды как аристократии, так и торговцев — богатстве, на которое, похоже, ни один закон, регулирующий потребление предметов роскоши, не оказал сколько-нибудь заметного влияния, — и что не проходило ни дня без какой-либо величественной процессии, официальной или нет, религиозной или светской, то начинаем понимать, какое впечатление производил этот блистательный город на всех, кто его видел. Циничные иностранные послы могли задаваться вопросом, что лежит за всем этим блеском и помпой; суровые лютеранские пасторы могли отводить глаза в отвращении к такой бесстыдной демонстрации роскоши и богатства; но город впечатлял всех без исключения. И для Венеции это было жизненно важно. Для удержания позиции в меняющемся мире она больше не могла рассчитывать ни на процветающую торговлю, ни на флот, ни на заносчивых и хвастливых кондотьеров прошлого столетия. Для выживания Венеции был необходим мир; а мир, в свою очередь, зависел от нейтралитета в борьбе, продолжавшей, как и всегда, разрывать Европу на части. Но нейтралитет было трудно сохранить под давлением, которому она все больше подвергалась со стороны императора и папы, французов и испанцев, австрийцев и турок. Сохранить нейтралитет можно было лишь с помощью самой искусной дипломатии; а дипломаты всегда должны говорить — или же делать вид, что говорят — с позиции силы.
Следовательно, Венеция больше чем когда-либо прежде нуждалась в уважении своих более сильных соседей; и в этом отношении никто не понимал лучше нее важность того образа, который она являла миру. Это не значит, что Венеция прежде не украшала себя со всей возможной роскошью или когда-либо стремилась сэкономить на том, что способствовало бы ее славе, далеко не так. Блеск Венеции никак нельзя рассматривать как обман. Как любая выдающаяся красавица, она остро ощущала воздействие, которое ее красота производила на других, и использовала это в полной мере.
Нейтралитет, за сохранение которого дож Пьетро Ландо и его советники боролись так упорно и с таким трудом, был двойной: в продолжающейся, хотя к этому времени и неравной, борьбе Габсбургов и Валуа и в безнадежной битве против турок. Была, однако, и третья проблема, которая послужила причиной постоянно распространяющегося раскола в Европе, более серьезная в том смысле, что, как выяснилось, государственные границы не могли от нее оградить. Учение Мартина Лютера и его последователей уже раскололо Англию, Францию, Германию и те страны Центральной Европы, которые прежде были верны католическому Риму, нарастала волна насилия и гонений в масштабе, невиданном в Европе со времен альбигойских войн три столетия назад.