Лелея дальнейшие планы имперского характера по отношению к Венеции, Бонапарт лично прибыл в Крему требовать объяснений у подесты, некоего Джана Батисты Контарини. Встреча не имела особенного значения, а для нас интересна тем, что отчет, который Контарини направил в сенат, представляет собой первые впечатления венецианца о Бонапарте. Контарини удивляла его очевидная физическая немощь и то, что он не пытался скрыть своей усталости. Он не походил на юного покорителя мира, гневно расхаживающего по комнате, обвиняющего Венецию в двуличии и угрожающего расправой — скорее, на изможденного молодого человека, раскинувшегося в кресле с закрытыми глазами. Контарини писал, что он выглядел серьезным и задумчивым, и на прямой вопрос: «Вы утомлены?» генерал ответил: «Да, я очень устал». Ни разу во время разговора он не высказал дружеских чувств по отношению к Венеции. Но когда его единственный сопровождающий, тоже корсиканец, генерал Саличети, принялся яростно ругать Венецию, он несколько раз улыбнулся при особо гневных выпадах, что Контарини, если только его отчету можно верить, истолковал как добрый знак. Собственные же обвинения он изложил мягко, почти изящно. Казалось, ему важнее было решить, какой дорогой пошли австрийцы. Он удовольствовался тем фактом, что у них оставалась только одна безопасная дорога.
Следующий отчет о Бонапарте сделан подестой Альвизе Мочениго 26 мая в Бреше, и он описывает генерала в более грозном настроении. Отступающим австрийцам позволили занять крепость Пескьера на озере Гарда. Венецианские власти ничем, кроме протестов, не могли им воспрепятствовать, и генерал желал знать почему. Мочениго мог бы заметить, что раз Бонапарт сам находится в Бреше без разрешения республики и не испытывает никаких затруднений, то ему жаловаться не на что. Но, видя настроение генерала, он счел такой аргумент неразумным. Подеста пишет, что вместо этого он постарался успокоить Бонапарта и что, уходя, тот заявил о дружественном отношении к Венеции. Но в отчете указано: «Он просто пылал гордыней. Любой повод, самый незначительный, он использовал, чтобы усмотреть в нем помеху своим планам, и тут же переходил к гневу и угрозам».
Бедняга подеста не знал, что гнев Наполеона Бонапарта был тогда наигранным, а угрозы пустыми. Его планы прекрасно осуществлялись. Финальная битва состоялась 5 августа при Кастильоне. В ней австрийцы потеряли две тысячи человек и всю свою тяжелую артиллерию. Это было одно из самых удачных завершений военной кампании, какие знает современная военная история. Пескьера была полностью очищена, а взятие Мантуи — последнего оплота империи на итальянской земле — стало лишь вопросом времени. Настоящая цель Бонапарта в отношениях с Венецией состояла вовсе не в том, чтобы заручиться ее поддержкой, и даже не в том, чтобы добиться от нее полного нейтралитета. Он знал, насколько она на самом деле беспомощна и не способна ни помочь ему, ни помешать. Он стремился смутить, запугать ее, дать ей почувствовать ее беспомощность, подавить ее гордость, подорвать ее самоуважение и веру в свои силы, чтобы у венецианцев не осталось моральных сил сопротивляться. В то же время, он обвинял Венецию в серьезных, по его мнению, проступках. Успех такой тактики как нельзя лучше показан на примере его отношений с Николо Фоскарини.