— Не надо объяснять, — сердито сказал Мозгалевский. — У пьяниц найдутся причины выпить.
— Да не пьяница я, что вы! — Мне было стыдно. Я стоял перед ними красный, униженный.
Костомаров посмотрел на меня, скупо улыбнулся и сказал:
— На первый раз попробуем поверим, не так ли, Олег Александрович?
— Вы думаете, можно поверить ему? — с сомнением спросил Мозгалевский.
— А что, вы воздержались бы?
— Да, я бы пока воздержался. Посмотрим. Зачем верить?
— Ага... Ну что ж... Пусть будет так. Посмотрим. Можете идти.
Я выскочил словно из бани. Фу, даже спина вспотела. И все же я был счастлив. Наконец-то мне не надо больше таиться. Не надо скрывать. Бояться. Какая страшная жизнь, когда человек скрывает! Теперь обо мне все известно, и лишь от меня зависит — быть или не быть мне изыскателем.
Навстречу шла Ирина, в белом платье, как всегда с непокрытой головой, с веселыми, родниковой чистоты глазами.
— Что это такой у тебя сияющий вид? — спросила она.
— Жизнь хороша! — ответил я и впервые откровенно посмотрел ей в глаза, не скрывая того, что она мне нравится.
— Ты зачем так на меня смотришь? — спросила Ирина и нахмурилась.
— Как?
— Так. Я не знала, что ты такой. Думала, лучше...
— Я ничего плохого не сделал.
— Чтобы так смотреть, надо иметь право, а у тебя его нет.
— Почем знать...
— Что?
Но тут подбежала Тася.
— Ну идем... Пошли! — сказала она, беря Ирину под руку.
— Куда это? — спросил я.
— Кататься на лодке. Пошли, Алеша.
— Нет. Он нам будет мешать, — сказала Ирина. — Мы будем купаться.
— И я с вами.
— Нет, нет, мы будем одни.
К нам подошел Лыков.
— Интересно, зачем это некоторые молодые люди смазывают вазелином бакенбарды, — громко сказал он, рассматривая мое лицо. — Для того, чтобы лучше росли, что ли? Как вы думаете, вьюнош?
— Если вы еще раз меня назовете «вьюнош», жалуйтесь сами на себя, — сказал я, чувствуя, как кровь тяжело и сильно начинает толкать сердце. Я не знаю, чего ему надо, чего он все время ко мне привязывается?
— Вьюнош, — медленно произнес Лыков. Его серые глаза смотрели на меня наигранно холодно. В детстве мне приходилось немало драться, и часто я узнавал смелость противника по глазам. В глазах Лыкова пряталась тревога.
Коротким тычком я ударил его в солнечное сплетение. Это я сделал так быстро, что ни Ирина, ни Тася даже не заметили. У Лыкова же остекленели глаза, он несколько раз, как рыба на сухом, дернул ртом, вгоняя в себя воздух.
— Это непорядочно, — наконец сказал он.
— Что случилось? — спросила Ирина, с тревогой глядя на Лыкова.
— Пинч, — сказал Лыков и криво улыбнулся. — Вьюнош — простите, Коренков — хотел меня нокаутировать.