Косте пойти отдохнуть больше не предлагали. А он отмалчивался. Гонка подходила к концу, остался самый ответственный этап: с рассветом надо открыть мыс Большой Фонтан. От него до финиша в Одесском заливе несколько миль. Решает правильность курса — удастся ли точно выйти на мыс.
Тучи затянули небо — ни одной звездочки. Костя глянул на картушку компаса и не различил румбов. Рябило в глазах, сами собой опускались веки. «А если? — тревожно подумал рулевой. — Если я курс неправильно держу?!»
Эта мысль была сильнее желания сна, обеспокоила больше, чем доводы Нины. Результатом гонки рисковать нельзя. Костя выдохся, скоро совсем никуда не сгодится.
Поняв, что внимательность и искусство изменяют ему, капитан «Тайфуна», скрепя сердце, согласился с мнением своего экипажа, что хоть немного отдохнуть надо.
— Семихатка! — хрипло позвал Костя. — А, Семихатка!
— Что?
— Нину разбуди, вдвоем останетесь на вахте. Я… посплю немного.
— Есть!
Нина вскочила по первому зову. Душная, накрененная каюта, которую бросало во все стороны, показалась уютной и удобной, когда девушка поднялась в ревущую ветреную ночь.
Михаил объяснил, в чем дело.
— Держи норд-норд-ост, — сонным голосом бормотал Костя. — Норд-норд-ост, понял?
— Понял, понял, иди!
— Разбудишь меня через полтора часа.
Михаил вел яхту сквозь шторм. Сохранность «Тайфуна» и жизнь экипажа были в его руках. Промелькнуло и сразу исчезло воспоминание о пережитом, когда возвращались из археологической поездки. Это было прошлое, а прошлое никогда не приходит вновь.
Сдав вахту, Костя постоял, невидящими глазами оглядел Михаила, паруса, море и направился в каюту. Открыл люк, перебросил ногу через высокий комингс.
Белогривый вал ударил яхту. Костя не смог удержаться — ослабли руки, и с размаху полетел вниз. Нина, которая первой увидела, как исчез Костя, услышала грохот его падения и крик, кинулась следом.
Костя сидел на корточках, поддерживая левой рукой локоть, правой, прижимая его к боку.
— Что с тобой?
— Рука! Ох, черт, больно! Вывихнул. Когда падал, об трап локтем ударился.
В отличие от многих девушек, которые на ее месте стали бы ахать, охать, может, даже всплакнули, Нина действовала молча. Только закушенная белыми ровными зубами губа да пятна на щеках выдавали ее. Сделала из своего носового платка холодный компресс, достав бинт, как могла туже затянула вывих.
— Вот! Лежи.
Она хлопотала, а пострадавший выглядел счастливым. Улыбался восторженно, влюбленно.
— Спасибо тебе.
— Постарайся заснуть, не так больно будет.
— Хорошо… Иди наверх, там Семихатка один.
— Надо идти. Ты спи.