В наступившей тишине, чувствуя себя совершенно опустошенной, она стояла у стола, прислушиваясь к шуму ветра. Временами доносились, как далекий шепот, обрывки фраз, которыми обменивались люди, возвращавшиеся с моря в поселок, и грустные ноты рожка, похожие на крик тюленей.
Все было зловеще, как в чистилище, где духи зла терзают грешные души, обреченные в муках постичь цену добра и в назначенный день встретить новый свет…
Трудно было представить себе нечто более несуразное — в этот момент и в этих проклятых местах, — чем появление Виль д'Авре с учтивой улыбкой на лице, с красными башмаками на ногах, в жилете с цветочками и камзоле цвета сливы.
Однако улыбка мгновенно слетела с лица маркиза, едва он увидел Амбруазину.., в своем персональном гамаке!
— Она заняла мой гамак!
С недовольным видом избалованного ребенка, у которого отобрали любимую игрушку, он уселся на деревянной скамейке у очага.
Анжелика вполголоса пересказала ему разговор с герцогиней, не умолчав об угрозах, высказанных в ее адрес. Маркиз был вне себя.
— На этот раз она переступает все границы! Тем хуже для нее — по праву губернатора я арестовываю ее и заключаю под домашний арест.
Но сразу же осознав нереальность своего заявления, он опустил голову.
— Увы, мы бессильны. Нас опередили, загнали в угол, мы оказались в ее власти, а она чувствует себя в полной безнаказанности.
Понизив голос, он продолжал:
— В поселке полно подозрительных лиц. Я поделился этим наблюдением с Никола Пари и сказал ему, что бретонцам лучше побольше заниматься своей треской и поменьше слоняться, где попало, с оружием в руках. На это он ответил, что слоняются с оружием совсем не рыбаки Марьена Альдуша. Но тогда кто они, эти бесцеремонные молодчики, которые, никому не представившись, заполнили поселок? — спросил я Никола. Мой вопрос ему явно не понравился, и он неопределенно ответил, что это матросы с тех двух кораблей, которые стали на якорь за мысом.
— Все ясно. Значит, герцогиня подтягивает в поселок своих людей.
Маркиз подмигнул Анжелике и прошептал:
— Восемьдесят легионов…
Затем он продолжил уже серьезно:
— .. Как бы там ни было, будем бороться. Наше спасение теперь зависит от выдержки и бдительности. Главное — продержаться до прибытия графа де Пейрака. В любом случае, когда мы выберемся из этой передряги, я буду жаловаться в Квебек и даже выше: напишу в Париж. Для них колонии — это какая-то свалка для нежелательных и сумасшедших лиц обоих полов, чей высокий ранг не позволяет поместить их в дом для умалишенных в Бисетре вместе с простолюдинами. Вы, наверно, думаете, дорогая моя, что только по простому невезенью вы встретили здесь, на краю света, резвящуюся на свободе герцогиню, в которую вселился дьявол. Так вот, вы ошибаетесь! Это сознательный расчет королевских чиновников Франции. Для них это самый простой выход: заслать куда подальше обезумевших дам, от которых открещиваются и монастыри, и заклинатели бесов, и которых не терпят ни при дворе, ни в любом приличном обществе. Пусть страдают те, кто связал свою судьбу с другим полушарием! Пусть они пеняют на себя — нечего было уезжать! Сколько неприятностей я претерпел из-за этой Мессалины, например, в день моего юбилея, когда в самый разгар пиршества затонул «Асмодей», и Марселина не успела продемонстрировать свой коронный номер со вскрытием мидий. Все это более чем прискорбно, и летний сезон можно считать сорванным. Но по чьей вине? По вине более подслеповатых, чем кроты, парижских чиновников, которые, заложив за ухо свои гусиные перья, решают вопросы заселения колоний. Я выступлю против такого произвола, напишу самому Кольберу. Я знаю его, надеюсь, вы тоже. Весьма трудолюбивый и способный человек, правда очень занятой. Впрочем, и он, и другие видные представители буржуазии, пользующиеся поддержкой короля, не улавливают некоторые нюансы. Хлопоча как белки в колесе, они составляют бесконечные реестры, веря, что от этого зависят судьбы мира и что только накопление капитала способно обеспечить всеобщее душевное равновесие… Но ничего не поделаешь, мир меняется в этом направлении, и от нас это не зависит…