Не всем удалось потерять к нему интерес!
Те ночи, когда за неимением наперсника мы вынуждены обращаться к Тому, кто играл эту роль веками, тысячелетиями.
Ирония, изощренная, слегка желчная дерзость, — это искусство знать, где остановиться. Она исчезает при малейшем углублении. Если вы склонны упорствовать, вы рискуете потонуть вместе с ней.
Чудесно то, что каждый день приносит нам новый повод умереть.
Поскольку мы помним только свои унижения и поражения, к чему тогда было все остальное?
Когда спрашиваешь себя о сути чего бы то ни было, хочется кататься по земле. Во всяком случае, именно так я когда- то отвечал на главные вопросы, на вопросы без ответов.
Открыв пособие по доисторической культуре, я наткнулся на изображение нескольких разновидностей наших предков, жутких донельзя. Без всякого сомнения, такими они и должны были быть. От отвращения и стыда я быстро захлопнул книгу, зная при этом, что буду открывать ее всякий раз, когда мне понадобится остановиться подробнее на происхождении наших мерзостей и гадостей.
Жизнь выделяет секрет антижизни, и эта химическая комедия не вызывает у нас улыбки, а вместо этого гложет нас и сводит с ума.
Потребность в самоедстве избавляет от потребности верить.
Если бы гнев был атрибутом Всевышнего, я бы уже давно превзошел свой статус смертного.
Существование могло бы найти себе оправдание, если бы каждый вел себя так, как будто он последний из живущих.
Игнатий Лойола, терзаемый сомнениями, суть которых он не уточняет, рассказывает, что у него возникала мысль покончить с собой. Даже он! Этот соблазн, несомненно, распространен шире и укоренился глубже, чем думают. На самом деле он делает человеку честь, пока не становится для него долгом.
К творчеству склонен только тот, кто ошибается в отношении себя, кто не знает тайных мотивов собственных поступков. Творец, который стал понятен самому себе, перестает творить. Знание себя раздражает демона. В этом следует искать причину того, почему Сократ ничего не написал.
То, что нас могут оскорбить даже те, кого мы презираем, умаляет цену гордости.
В одном произведении, великолепно переведенном с английского, был только один недочет: «бездны скептицизма». Нужно было сказать «сомнения», так как слово «скептицизм» по-французски содержит в себе оттенок дилетантства, даже легкомыслия, не сочетаемый с идеей пропасти.
Любовь к формулировкам сродни слабости к истолкованиям, к тому, что имеет наименьшее отношение к реальности.
Все, что можно классифицировать, тленно. Вечно лишь то, что поддается многочисленным интерпретациям.