Так мы работали вдвоем целый месяц, ожидая репетиций на сцене вместе со всей труппой. Пьер Монди руководит мной, словно я опытный актер. Другие актеры испытывают те же страхи, что и я. Это меня немного успокаивает и убеждает, что я смогу справиться со своей задачей. Во время репетиций Луи мне больше не отец. Его интересует только пьеса, освещение, размещение актеров и собственная игра. Он превращается в профессионала. Лишь дома передо мной снова отец. Он рассказывает маме, как прошел день, отмечает мои успехи, говорит, что верит в меня и счастлив рискнуть вместе со мной.
Риск? Не думаю, что это риск для него. Помогая мне, он отнюдь не уверен, что меня интересует карьера актера. Но он, по крайней мере, старается. Единственное его требование заключается в том, чтобы подмостки не вскружили мне голову:
— Так приятно, когда тебе аплодируют каждый вечер и просят автографы при выходе из театра! Ты будешь играть в пьесе, имеющей успех, о тебе станут говорить… Постарайся оценить это спокойно. Я знаю твой характер, но ведь так просто бывает увлечься, особенно на пирушках с коллегами после спектакля. «Ты здорово играешь, парень, у меня есть для тебя предложение!» Еще бы! Не забывай о том, что завтра у тебя очередной спектакль. Если ты растратишь силы накануне, тебе не хватит энергии и ты сыграешь плохо! Поверь мне, музыкант накануне концерта в зале Плейель не позволяет себе развлекаться!
За несколько дней до премьеры я пытаюсь подвести итоги тому, чему научился. Я знаю назубок свой текст, мои мизансцены отлажены, и ночами я не перестаю думать о том, как бы не потерять искомую искренность. Отступать поздно: жребий брошен.
В день премьеры я в полной мере ощущаю пресловутый мандраж, который знаком всем актерам. Луи это понимает лучше других — его самого трясет еще сильнее. Чтобы отвлечься, мы проговариваем кусочек текста, вышагивая по артистическому фойе за полчаса до поднятия занавеса. Потом стараемся обжить декорацию. В полутьме пересекаем салон и занимаем свои места.
— Когда я выйду на сцену, то буду стоять тут. Нет. Ближе к двери. Вот, я останавливаюсь здесь. Ты должен сохранить дистанцию между нами, поэтому остановись- ка там!
Глухой шум зала повергает меня в ужас. Но одновременно возникает желание покорить зрителей.
— Не волнуйся и думай о первой реплике. Только не произноси ее слишком быстро, и все будет отлично.
Звучит третий звонок, отец стоит сзади, чтобы вытолкнуть меня на сцену. Я похож на парашютиста перед первым прыжком. Спектакль идет своим чередом, но, даже используя уже накопленный во время репетиций опыт, я не в силах оценивать что бы то ни было. Успеваю лишь заметить, как умеет Луи приспособиться к неожиданностям, к моему ритму, к другим актерам. Он держит паузы, которых не было на репетициях, помогает мне, пристально глядя в глаза, живо интересуясь тем, что я ему рассказываю. Он «поднимает» меня до искренности. Ничто не ускользает от его внимания. Я не знаю, доволен ли он моей игрой, но читаю в его глазах одобрение, когда нахожу верную интонацию. Я словно слышу его голос: «Вот, хорошо! Продолжай в том же духе!»