— Не знаю, — сказал Пейрак с непринужденным жестом и своей обычной иронической улыбкой. — Может быть, затем, что в Библии написано: «Спаси осужденного и ведомого на смерть».
— Вы цитируете Библию?
— Она представляет собою Священное писание…
— Опасным образом отмеченное следами иудаизма, как мне кажется…
— Действительно, это совершенно очевидно: Библия отмечена следами иудаизма, — сказал Пейрак, рассмеявшись.
К удивлению Анжелики, отец де Геранд также стал смеяться, и на этот раз, невидимому, непринужденно…
— Да, очевидно, — повторил он, охотно признавая нелепость изреченного им афоризма. — Но видите ли, сударь, в наши дни эту священную книгу примешивают к стольким тревожным заблуждениям, что мы должны с подозрением относиться ко всем, кто неосторожно ссылается на нее… Мессир де Пейрак, от кого вы получили грамоту, дающую вам права на земли Голдсборо? От короля Франции?
— Нет, отец мой.
— От кого же тогда? От англичан залива Массачусетс, которые незаконно считают себя хозяевами этих берегов?
Пейрак ловко избежал поставленной ловушки.
— Я заключил союз с абенаками и могиканами.
— Все эти индейцы — подданные французского короля, в большинстве своем крещеные, и они ни в коем случае не должны были принимать на себя такие обязательства, не получив согласия господина де Фронтеыака.
— Ну, что ж, скажите им это…
Его ирония становилась колючей. У графа была особая манера окутываться дымом сигары, чем он выражал свое нетерпение.
— Что касается моих людей из Голдсборо, то они не первые гугеноты, которые ступают на эти берега. Мессир де Монс был послан сюда когда-то королем Генрихом IV.
— Оставим прошлое. Сегодня у вас нет грамоты, нет священников, нет доктрины, нет подданства, чтобы оправдать ту роль, которую вы приняли на себя, остановив свой выбор на этих краях. И у вас одного больше факторий, постов, людей, чем у всей Франции, которая издавна владеет здесь землями. Вы обладаете всем этим один и по своему собственному праву. Хорошо ли это?
Пейрак сделал жест, который мог показаться знаком согласия.
— По собственному праву, — повторил иезуит, и его агатовые глаза внезапно вспыхнули. — Гордыня! Гордыня! Вот неискупимая вина Люцифера. Неверно, что он хотел уподобиться Богу. Он хотел достичь величия сам по себе, своим собственным умом. Такова ли и ваша доктрина?
— Я бы не посмел уподобить мою доктрину столь ужасному примеру.
— Вы уклоняетесь от ответа, сударь. Однако тот, кто хотел достичь познания один и во имя своей собственной славы — какова была его судьба? Подобно ученику чародея, он утратил власть над своей наукой, и это потрясло миры.