— Сам ты татарин! — взрывается Васька. — Я татар беспримерно с первого раза узнать могу. Наперво у них лицо круглое и глаза косят.
«Наперво лицо круглое и глаза косят», — непроизвольно записывает Гмелин. И тут же, опомнившись, размашисто перечеркивает написанное. Прочитают в Академии такое — за животы возьмутся. И, стараясь не слушать более разговор казаков, пишет строго и обстоятельно: «Населения в Дербенте четыре тысячи. Сиречь среди них народы разные, как-то: татары, армяне, персы. Подле города они разводят траву. Из травы сей готовят краску, именуемую хной. Оной хной персы красят бороды. Отчего здесь у всех бороды красные… Хлеба здесь сеют весьма мало, которого и для самой необходимости недостаточно. Для того здесь мука с превеликим барышом продается… А животных водится очень много: зайцев, кабанов, диких коз, лисиц, медведей и волков».
Голоса на улице смолкают. Мягко ступая, кто-то входит в дом. Гмелин отрывается от дневника, оглядывается на дверь, видит красного, лукаво ухмыляющегося перса.
— Наш хан и повелитель… — гортанно произносит перс, и выуживает из халата мешок. Молча кладет на стол.
Не спеша Гмелин считает деньги. Сто рублей мелкой персидской монетой. Если бы ученый имел право, он непременно сказал бы: «Ваш хан просто дурень». Разве может он, член Императорской Академии, начальник большой экспедиции, принять ханскую подачку?
Молча, прикусив губу, Гмелин возвращает деньги… «Конечно, владыка обидится. Но аллах с ним! В конце концов я ведь не какой-то заезжий медик. Я прежде всего представитель великой державы Российской».
«Державы Российской…» — в который раз выводит он в дневнике эти торжественные строки. Но, к сожалению, «держава» пока мало помогает ему.
Итак, дописана последняя строка. Завтра снова в путь, теперь по суше, в глубь чужой страны. Гмелин кладет перо, зовет Охотникова.
— Они тоже пишуть… — докладывает казачок Федька.
— «Пишуть»… — путешественник удивляется, а затем лицо его озаряет улыбка. — Значит, у экспедиции будет и другой дневник. Возможно, более веселый…
Глава III. ПИСЬМО НА РОДИНУ
«Дорогая моя Наденька! Бесценный и единственный друг мой! Прежде всего спешу сообщить, что я жив и здоров. Правда, на минувшей неделе было занемог, но благодаря заботам и стараниям господина Гмелина, бог даст, теперь болезнь меня совсем оставит.
Письмо Ваше, кое я успел получить в Астрахани, чрезвычайно меня утешило. Так живо напомнило мне оно мою прошлую жизнь, Петербург.
Наденька, Вы спрашиваете меня о причине моего столь внезапного отъезда. Не может быть! Неужели Вам до сих пор ничего не известно?