Но внимание Бартоломью привлекли не ветхие лачуги бедняков. Церковного служки и след простыл, однако улица не была пуста. Несколько здешних жителей, грязных и оборванных, направлялись прямиком к доктору, и выражение их чумазых лиц не предвещало ничего хорошего. Бартоломью, судорожно сглотнув, попытался вновь скрыться в кустах, но двое парней преградили ему путь.
За исключением этих, несомненно, враждебных людей, на улице не было ни души. Окинув взглядом противников, облаченных в старые куртки из грубой кожи и потертые штаны, Бартоломью увидел, что их не меньше восьми. К тому же в любую минуту на подкрепление к ним могли выйти другие обитатели здешних мест. Бартоломью мысленно прикинул, сумеет ли прорваться сквозь ватагу врагов и выскочить на рыночную площадь. Нет, подобная затея явно обречена на провал. Эти люди так просто не расстанутся со своей добычей. Со смешанным чувством страха и любопытства Бартоломью вглядывался в угрюмые лица. Он никак не мог понять, почему они решили разделаться с чужаком, который всего лишь позволил себе сделать несколько шагов по их улице.
Оборванцы окружили Бартоломью, вынудив его прижаться к стене одной из лачуг. Он судорожно сжал кулаки, дабы враги не заметили, как трясутся его руки. Голова его шла кругом от густого запаха немытых тел и прокисшего эля. Один из парней замахнулся, чтобы нанести первый удар, но Бартоломью сумел увернуться. Нападавшие сгрудились вокруг него так тесно, что не оставляли друг другу свободы движений. Удары градом посыпались на Бартоломью, и многие из них достигали цели. Но, к счастью для доктора, его изнуренным нуждой противникам не хватало сил. Бартоломью молотил кулаками направо и налево, отчаянно пинался ногами. Судя по сдавленным выкрикам и стонам, его выпады оказались куда более чувствительны.
Неожиданный удар под колени заставил доктора покачнуться, потерять равновесие и рухнуть на спину; Бартоломью понял, что проиграл. Он дернулся в сторону, дабы избежать сокрушительного удара в голову, но не уберегся от пинка в живот. Дыхание у него перехватило от боли, руки и ноги отказались подчиняться.
— Прекратите! Прекратите немедленно!
Сквозь завесу боли и шумное сопение нападавших до Бартоломью донесся звучный женский голос. Услышав его, оборванцы бросились наутек как ошпаренные. К тому времени, когда Бартоломью сумел приподняться и сесть, прислонившись к стене, на улице не было никого, кроме женщины, пришедшей к нему на выручку.
Бартоломью не сводил глаз с незнакомки, что появилась столь своевременно. На ней было голубое платье из тонкой шерстяной материи — когда-то, несомненно, дорогой, но теперь выцветшей и поношенной. Черные как вороново крыло волосы лежали вдоль спины роскошным блестящим покрывалом; несколько прядей спадали ей на лоб. Резкие черты лица говорили о решительном характере, и, хотя женщину нельзя было назвать красавицей, открытый взгляд ее светлых глаз был очень притягателен. Приглядевшись к своей спасительнице получше, Бартоломью заметил над верхней ее губой и около нижней два небольших одинаковых шрама. Не желая смущать ее слишком любопытным взглядом, он торопливо отвел глаза. Вполне вероятно, шрамы свидетельствуют о принадлежности к какой-то религиозной секте, решил он про себя. Ему доводилось слышать, что в годы великого мора появилось множество сект, члены которых уродовали собственные лица.