— Кого — Павлова?
— Да нет же, Женьку твоего! Ромео недоделанного!
Ну это уже был явный перебор, может, во что-то она и поверит, но в такое! Кто уж что придумал, она потом разберется, а пока Катю пробил нервный смех:
— Как кастрировали, кто?!
— Уж не знаю, правда ли. Но говорили, что Ленка перед смертью ему банан отчикала, под самые помидоры!
— Боже, какой мрак, какая грязь!
— Да ладно, не убивайся. Может, врут. Женька-то пропал с тех пор. Ни слуху ни духу. Я думаю, убили его, а может, он сам этот слух распустил, чтобы отстали от него, не искали. Павлов-то, он и на зоне Павлов, он и оттуда бы кобеля этого достал. Знаешь, как он убивался, на суде плакал, что Ленку да дитя невинное загубил. Я Сашу так жалела! Не с той бабой он связался. Лена-то хоть красивая, но походу бессердечная была, порок сердца — это ж надо какой точный диагноз. Порок и есть порок.
— Нельзя так про покойницу. Нехорошо это.
— Может, Катюха ты и права. Я, грешным делом, Ленку эту не любила, даже боялась. Вид этот ее походу вечно похоронный. Когда узнала я, что у нее ребенок-то от Женьки должен был быть, у меня прямо в башке как прояснилось: Жанка задушенная да утопленная, Ритка пропавшая, потом ты — все одних рук дело. И не маньяка коламского, как Стрелка считала, а ее ревнивой сучки, Ленки-испанки. Женьку-то, понятно, Павлов замочил, концов не найдешь. А всех остальных — точно Ленка. Сама или руками гориллы своей глухонемой! Как ее не стало, так в городе люди и не пропадают, так, драки пьяные да бытовуха обычная.
— Что-то ты подруга совсем напилась походу, — передразнила Беллу уставшая Катя. — Как же меня Лена ваша убила, если вот она я, с тобой рядом сижу? Что-то не сходятся концы с концами в твоей страшной истории!
— Ой, прости. Да и хуй-то с ней, с этой Леной. Померла и померла. Я походу и правду нахерачилась как свинья! Я так рада, что ты объявилась! Как мы с тобой тогда зажигали! А поехали ко мне домой, возьмем кокса, водилу моего, мальчишку из балета, на которого ты запала. А? Тряхнем стариной?
«Хватит, хватит! Все, полным-полна моя коробочка, хватит с меня „гламурного" прошлого. Пора принять хорошую пилюлю», — шумело в голове у Кати.
— Ладно, Бел, спасибо тебе. Хватит мне, пожалуй, на сегодня. Хорошего понемножку. Пойду, лекарство приму, отдохну в гостинице. А то что-то дурно мне. Мутит.
Расцеловавшись напоследок со старой подругой и пообещав, что обязательно еще увидится с ней, но не оставив своих координат, Катя побрела в гостиницу, переваривать помои, в которые ее окунула Белла. Она никак не ожидала такого каловорота и была уверена, что большая часть рассказа — пьяный бред. Роман с местным мачо — возможно, варьете, казино, наркотики, долги — тоже, наверное, могло быть, а вот истории с отцом-педофилом, отчимом-самоубийцей, пропавшей Ким, оказавшейся Гришиной женой, бейсбольной битой в голове у беременной маньячки Лены и кастрацией гея-кобеля явно дурно попахивали. «Бред рыжей кобылы!» — подумала Катя и нервно засмеялась. Вместо облегчения она чувствовала обиду, злость и брезгливость. А еще ей очень захотелось обнять надежного доброго Гришу и любимую малявку. Пыл исследователя заметно поугас. «Отдохну, на кладбище — и пулей домой», — решила Катя.