На центральной площади Коламска не было ни души. Даже напротив ночного клуба — никого, как будто приближающаяся гроза до смерти перепугала всех любителей повеселиться. Григорий остановил машину у главного входа в собор, вышел и помог выбраться Кате. Он подергал двери, но те были закрыты. Тогда он взял Катю за руку и повел ее к боковому входу. Она шла с понурой головой, не обращая никакого внимания на то, куда ее ведут. Сбоку из приоткрытой двери падала узкая полоска света.
— Смотри, нас уже ждут.
Они открыли дверь, навстречу им вышел отец Пантелеймон.
— Я вас жду, Григорий. — Увидев его спутницу, священник очень удивился: — Катерина? Где вы встретились? Я слышал о твоем отце. Прими мои соболезнования.
Катя наконец вышла из ступора, подняла свое бледное заплаканное лицо и взглянула на священника:
— Он что?… — После чего она снова опустила голову, ушла полностью в себя, не реагируя на присутствующих.
Пришлось все объяснять Григорию:
— Я ее на мосту подобрал. Похоже, девушка на грани срыва, нырять собиралась.
Но Катя, похоже, все же краем уха прислушивалась к происходящему. Уставшим тихим голосом она сказала:
— Я не на грани, я за ней и прекрасно себя чувствую.
— Не очень-то похоже. — Григорий все так же продолжал держать ее за руку, но Катя этого совсем не замечала.
На отца Пантелеймона сказанное Григорием произвело сильное впечатление, он сперва как-то по-женски всплеснул руками, потом схватился за голову:
— Господи! Как ты могла только додуматься до этого, как такое только в голову тебе пришло?! Какое ты имела право покуситься на святое — на жизнь! Решиться на самоубийство! Да ведь это все равно, что убийство совершить!
Подтверждая его слова, с грохотом захлопнулась дверь.
Отец Пантелеймон, прервав свое выступление, поежился:
— Холодно здесь. У меня чайник сейчас закипит, пойдемте, там и поговорим.
Он провел их внутрь, в уютное помещение, приспособленное для принятия пищи. В комнате был стол, на нем электрический чайник, вдоль стен пучки травы и веники для бани, в углу небольшая печка. Отец Пантелеймон достал из шкафа чашки, вазочку с баранками и глубокую тарелку с темным медом. Когда все расселись, он потребовал рассказать, что произошло.
Катя молчала, сидела, ссутулившись за столом, в состоянии полной прострации и автоматически пила налитый ей чай. Слова отца Пантелеймона будто и не коснулись ее слуха, во всяком случае, она не подала никакого виду, что расслышала хоть слово из сказанного им. Увидев, что от девушки они не дождутся никакого рассказа, говорить пришлось Григорию. Катя же была абсолютно погружена в себя, и в то время, что он говорил, не проявила никаких чувств и эмоций. Григорий нервно потирал руки, покачивался на шаткой табуретке. Отец Пантелеймон, выслушав его, сказал: