С площади донесся гул – находившиеся на ней люди поняли, что императора Александра Освободителя больше нет. На глазах у Амалии выступили слезы, и она смахнула их рукой.
– Сударыня…
Неловко, прихрамывая, к ней подошел Александр.
– Я хотел бы поблагодарить вас… – Барон запнулся. Говорить под этим открытым, прямым взглядом было особенно тяжело.
– Не стоит благодарности, – довольно сухо промолвила Амалия. – Я ничего не сделала.
– Я так не думаю. – Девушка повела плечом, словно показывая: неважно то, что думает он, а важно как раз то, что думает она. – Мой крестный предоставил свою карету, – продолжал Александр. – Если вам угодно, мы можем доставить вас до дома.
Амалия равнодушно поглядела на него, на Сержа, который маячил позади, стараясь не пропустить ни слова из их разговора, на старого графа Строганова, который приблизился, тяжело опираясь на трость. Потом, покачав головой, произнесла:
– Нет. Нам не по пути.
И ушла.
«Если бы я тогда была на канале…»
С этой мыслью Амалия уснула и с нею же проснулась на следующее утро.
«Если бы я оказалась там в то время, когда все случилось…»
Ей не давала покоя мысль, что если бы она была рядом, то сумела бы повлиять на происшедшие события. Хотя, по совести говоря, что она могла сделать?
«Если бы наша полиция работала лучше… Если бы угрозу вовремя вычислили и обезвредили этих безумцев… Ах, щучья холера!»
Ее мучило глубокое недовольство, словно она упустила что-то важное, словно в ее власти было что-то изменить, – но Амалия не воспользовалась предоставленной ей возможностью. Наконец она поняла, что именно было не так. И эта особая служба, о которой столько говорят… Если бы она занималась настоящими делами, а не всякими глупостями вроде какой-то картины…
Амалия была не права – картина Леонардо вовсе не может считаться глупостью, хотя, поскольку в мире все относительно, всегда можно найти большую ценность, чем это полотно. Если, конечно, очень захотеть.
Однако нашу героиню не покидало ощущение, что пока она искала Леонардо и впутывалась на краю света в глупейшие приключения, здесь, в ее стране, назревало нечто неизмеримо более важное, к чему она оказалась совершенно не готова. И теперь уже ничего, ничего нельзя изменить.
Амалия вышла к завтраку расстроенная, бледная и несчастная. На столе было всего два прибора.
– А где дядюшка? – спросила Амалия.
– У себя, – ответила Аделаида Станиславовна. – Он не пожелал выходить.
На ней было траурное платье, и Амалия сразу же вспомнила, что последний раз мать надевала его, когда умер отец.
– Я послала Якова за газетами, – добавила Аделаида Станиславовна.