— Не скажи. Ты у нас вон какая красавица. А он? Мало того — ты замдиректора огромного треста — да под тобой сотня мужиков ходит! А Русаков твой кто? Слесарь вонючий.
— Заткнешься ты когда-нибудь?! Уйди отсюда. Мне работать надо.
Трегубович послушно уходила в приемную, а Ира никак не могла взяться за работу. Мысли вновь и вновь возвращались к Ларискиным речам. А вдруг она права, и у Сергея действительно кто-то есть? Наверное, мало приятного иметь жену, выбившуюся в начальники. Ира дома старается не командовать, но нет-нет, да вырвется голос из-под контроля. Тогда ей и самой кажется — не разговаривает, а указания раздает.
Нет, не может быть. Серега в таких случаях не обижается — наоборот, шутить начинает над ее вышестоящим положением.
Но это на публику. А что у него в душе творится? Вдруг то же, что у Лариски на языке?
Нет. Быть не может, чтобы у него кто-то на стороне был. Ира бы почувствовала. Она не смогла бы пропустить такое.
А покоя в сердце уже давно не было. Какой покой, когда Лариска песни свои напевает с утра до вечера?! Как бы ее уволить? Сокращение штатов, что ли, изобразить? Она столько лет справлялась без секретарши, да и сейчас, по сути, сама все делает: Трегубович только языком трепать горазда. Да, уволить. Так будет спокойнее. Ира перестанет нервничать и цепляться к Сергею по пустякам. Лариска на нее плохо влияет. Уволить — и вся недолга!
Но как ее уволишь, если у той на шее больная мать?!!
Вскоре в тему неверности Русакова и изжитости их с Ирой брака незаметно и будто бы органично вплелась свежая струйка.
— Хм. Ир, тебе не кажется, что Черкасов зачастил в сторону дирекции? С чего бы это?
Честно сказать, Ира даже не заметила, когда и с чего все началось. Была уверена — Лариска возродила мечту охмурить Черкасова. Мол, вот он и бегает в сектор дирекции — на глаза секретарши лишний раз попасться. Не сразу, совсем не сразу поняла, на какую мельницу эта струйка льет воду.
Сначала это была даже не струйка, а так, отдельные капельки, как морось: кап на мозги, кап… Постепенно морось усиливалась: кап, кап, кап, кап, кап… И вот из отдельных капель возник тоненький пока, несильный еще ручеек, и не капал уже — журчал, пусть тихонько, но живенько так, свеженько, весело:
— Ой, подруга, ошиблись мы. Какой же он голубой? Там ни грамма голубизны. Ни синего нет, ни фиолетового. И насчет импотенции, пожалуй, бабьё наше погорячилось. Поспешило. Ох, что-то будет… Он на дню раз десять забегает, якобы факс отправить, а сам глаз от твоего кабинета не отводит. Я уж переживаю, как бы бабьё не заметило, а то косточки тебе живо перемоют…