Ираида Алексеевна захлебнулась от негодования:
— Ах ты… Дрянь неблагодарная! Да я… Тебя… Ты… Соображаешь, что говоришь? Да ты мне по гроб жизни должна быть благодарна, что я тебя родила! А ты…
— Но ведь ты меня не хотела? Скажи: не хотела, правда? Тогда зачем родила? Мой папаша ведь тоже отказался жениться. Или он что, тоже слишком поздно отказался?
— Много ты понимаешь, — недовольно ответила мать. Однако Женя почувствовала, что одержала маленькую победу — Ираида Алексеевна перестала истерически вопить и перешла почти на дружественный тон. — Любила я его, папашу твоего подлого. А он, кобель…
— Вот-вот, — согласилась Женя. — И я любила. Вот только знаешь, какая между нами разница? Ты его любила, и после него каждого любила. И еще неизвестно, скольких полюбишь. Ты ведь каждого своего мужа любила, да? Я ведь помню, как ты под них под всех подстилалась. А я не буду. В моей жизни была только одна любовь. Но я очень быстро учусь, мама. А потому в моей жизни не будет места другой любви. Уж очень это больно, мама, очень больно…
Ираида Алексеевна тяжко вздохнула:
— Зарекалась свинья в грязь не лезть…
— Мама! — осадила ее дочь.
— Ну извини. Да вот только никогда не зарекайся. Любовь, знаешь ли, зла…
— Вот это точно, — с ненавистью в голосе согласилась Женя.
…Он ушел. Целую неделю Женька еще надеялась, что он одумается, вернется. Может быть, он придет и с бесподобной улыбкой на устах заявит, что это было лишь досадное недоразумение, глупая шутка, а на самом деле он любит, он, конечно же, безумно ее любит, и ребеночек ему нужен не меньше, чем самой Женьке. Лишь через неделю Женя поняла, что это не было ни недоразумением, ни шуткой. Он ее бросил. Он просто-напросто ее бросил, вот и все. Он просто ушел к другой. Недалеко, всего лишь к Любаше Пивоваровой, полногрудой обладательнице ярко-рыжих локонов. Как будто никого вокруг больше не было, нужно было непременно уйти к Женькиной подруге. Теперь уже бывшей подруге…
Мир остался на месте, точно так же каждое утро солнце всходило на востоке, а садилось на западе, точно так же люди жили и радовались солнышку, теплу, лету. Только Женя умерла. А мир и не заметил…
С того дня в горле поселился огромный кусок боли и раздирал его изнутри буквально в кровь. И почему-то ужасно противно задергалось веко левого глаза. И это так раздражало Женьку, что слова того, чье имя нынче почти не помнила, вновь и вновь раздававшиеся в мозгу, она слышала словно бы из другого измерения. И никак не могла понять, что же изводит ее больше — его ли страшные слова, рефреном изо дня в день, из часа в час раздававшиеся в ее голове, или этот проклятый непрекращающийся тик, выматывающий душу и тело своею монотонностью.