Женя под его обличительной тирадой сжалась в комочек. Как же так получилось, что он, предложив ей такую мерзость, еще и обвиняет ее в том, что она его недостаточно сильно любит?
— Но Дима, — слабо возразила она. — Если ты готов с ней развестись — в чем тогда вообще проблема? Разведись и мы всегда будем вместе.
Городинский жестоко усмехнулся:
— Во-первых, это не так быстро делается, дорогая. Я не могу вот так сразу прийти домой и заявить Алине о разводе. Мне придется готовиться к этому несколько месяцев. Потому что иначе мне придется уйти от нее голым и босым, без копейки денег и с похороненной карьерой. Это очень длительный процесс. Но, как я уже говорил, на него я могу решиться только ради той, которая любит меня больше всего на свете. Ты, как я понял, ею не являешься. Я для тебя всего лишь конфетка в красивой обертке, вот и все. Ты всего лишь собирательница фантиков, как и остальные. А я думал, что ты меня действительно любишь…
Женя заплакала. Только уже не от счастья, а от горя. От того, что счастье, которое казалось таким близким, в эту самую минуту безвозвратно ускользало из ее рук. От того, что Дима не верил в ее любовь. И от того, что доказать ему свою любовь она могла только самым ужасным, варварским, извращенным способом.
— Димочка… Пожалуйста, не говори так… Ты же знаешь, я люблю тебя…
Городинский жестоко ее прервал:
— Это лишь слова. Сказать 'люблю' проще простого. До поры до времени я верил твоим словам. Я целый год мчался к тебе, едва распаковав чемоданы. Я ведь ни о ком думать не мог, кроме тебя. Я думал, ты настоящая. А ты… А ты оказалась такая же, как все. Прощай, я уезжаю.
И весьма красноречиво открыл дверцу машины, перегнувшись через Женю.
Поняв, что это действительно конец, Женька вцепилась в его локоть мертвой хваткой. Нет, нет, Димочка, только не уезжай, только не покидай! Но сказать ничего не могла. Только смотрела на него выпученными от ужаса глазами, и цеплялась за руку.
Городинский попытался освободиться от ее руки. Впрочем, не слишком активно. Зато сказал, весьма убедительно изобразив надрыв в голосе и во взгляде — артист!
— Хватит, Женя, хватит. Ты делаешь только еще больнее нам обоим. Хватит, прощай. Мы ошиблись. Я ошибся. Прощай.
И тогда Женя, не соображая, что творит, прижалась к его руке, словно в последнем порыве, и запричитала:
— Нет, нет, миленький, не надо! Димочка, я все сделаю! Ради тебя! Я докажу! Миленький, не надо…
Словно пьяная, шла Женя домой. Ничего не видя и не слыша вокруг, поднялась на третий этаж старой хрущевки. Словно чужой рукой нажала на звонок Катиной квартиры.